– В каком положении? – спросила она отца.

– Если ты не против… моей женой.

– Это неожиданно! Я не могу немедленно ответить. Прости, папа, мне нужно подумать.

Через неделю Лариса сказала «да», и уже в первых числах июля князь обвенчался с Раисой Николаевной.

Лариса приняла мачеху спокойно, но настороженно. Раиса Николаевна не вызвала в ней неприязнь, но приход в семью нового человека беспокоил её возможным изменением устоявшейся жизни. Но более всего её тревожило, что отец отгородится от неё, и всё своё свободное время будет отдавать новой жене, а не ей, как это было обычно.

– Что ж, пусть будет так! Я сама дала согласие на его брак, и теперь ради его счастья не имею права быть занудой, это оскорбит его и не достойно меня – его дочери, дочери князя. Я приняла Раису Николаевну в наш дом, и постараюсь быть добра с ней. Отрицание её значило бы, что я не люблю отца, не желаю ему счастья, и являюсь легкомысленной девчонкой, необдуманно давшей тот ответ, который он ждал, – говорила она, приглядываясь к новому члену семьи. – Она теперь в моей семье и я обязана принять это не просто как состоявшийся факт, а с достоинством, без внутреннего сопротивления, которое, сознаюсь, всё-таки во мне есть.

Шло время, с течением которого Лариса стала находить, что Раиса Николаевна приятная женщина, – интересный собеседник и легка в общении, – это влекло её к ней, одиночество томило. Со входом нового человека в её жизнь, часы одиночества сокращались и уже через месяц Лариса не могла представить себя без подруги, какой стала для неё Раиса Николаевна. Тревожило лишь то, что отец станет больше уделять внимания своей новой жене, а не ей – дочери, но вышло всё наоборот. Князь Пенегин стал реже задерживаться на службе и больше времени уделять семье, что более сплотило её и дало понимание Ларисе, что в доме появился не просто новый член семьи, а хороший человек. А в общении с Раисой Николаевной Лариса стала находить не только её саму, открывающуюся день ото дня, но и в себе нечто новое, что снимало прежнюю скованность и неуверенность, появившиеся после смерти матери. Это новое чувство лёгкости и раскованности стало неудержимо влечь к Раисе Николаевне, она стала называть её Раисой, как подругу, и как к хорошей подруге проникаться доверием.

– Маменька, милая маменька! Мне так не хватает тебя, а Раиса стала мне доброй подругой, она понимает меня, как когда-то понимала меня ты. Мне с ней легко, как когда-то было с тобой! – говорила Лариса, и слёзы струйками катили из её глаз. – Прости меня! Я никогда не забуду тебя! И папа помнит тебя. Твоя фотография стоит на его рабочем столе, а твой большой портрет висит в гостиной, рядом с ним и большая фотография, где мы все втроём, правда, я там ещё маленькая, а сейчас… сейчас я уже взрослая… но ты видишь это, я знаю, ты видишь меня. И мне от этого хорошо!

– У тебя, верно, было много подруг в Петербурге? – не отрываясь от вышивки очередного узора, спросила Ларису Раиса Николаевна. – А мне как-то не довелось быть в столице. Для моей семьи поездки по городам были непозволительной роскошью. Я же из бедной, хотя и дворянской семьи. Благо, что родители смогли дать образование, и на этом спасибо, а сестре… нас было двое у родителей, было намного сложнее, чем мне… – Раиса Николаевна, очевидно, хотела что-то ещё добавить к своим словам, но, немного помолчав, перевела разговор на другую тему. – А как у тебя сложилось с Анной и Галиной? Как-то ты сказала, что они очень дружны. А к тебе какие выказывают чувства?

– С ними легко, а в Петербурге… У меня были подруги, но… – Лариса задумчиво посмотрела в окно, – только я их оттолкнула от себя. Так вышло, – с сожалением в голосе ответила Лариса. – Всё как-то перевернулось в моей жизни после гибели мамы, я замкнулась в себе. Папа мне говорил, что надо раскрепоститься, иначе я заболею, но я не могла. Я очень тосковала по маме. И эта боль до сих пор во мне.