Я подумал недолго и говорю:

– Вот что мы сейчас сделаем…

Забор у того персонажа был как раз нужной величины. Ну и пошёл я по этому забору, нарочито, не торопясь, издалека видно. Собака выскочила злющая-презлющая, лает, прыгает, зубами совсем рядом щёлкает, а достать никак не может. Ещё посередине пути присел, помылся, вдаль глядя. Хозяин местный чуть на свежую грядку не сел от такой наглости, и сам, не хуже своего пса, на меня бросился. Особо дожидаться его не стал, махнул на прощание хвостом и был таков.

Рыжий в тот же час с другой стороны прокрался и всю сумку с семенами там высыпал, в общем, работу свою сделал. А мыши тем временем ещё и крапиву ему под крыльцом посадили. Очень стрекучую.

Пошёл я как то раз в гости к Медведику. Он в лесу живёт, шкура у него толстая, местных комаров не боится. Мне так иногда, особенно по весне, знатно от них достаётся. Летом мы очень заняты, трудно встретиться, а по осени, когда комар не так жесток, я часто к нему под вечер забегаю, ром попиваем, всякую болтатю разговариваем.

И вот как-то речь о музыке зашла. Не то что б Медведик в этом совсем не смыслил, но вдруг начал утверждать, что в исполнении самое важное – это громкость, этакое пафосное напряжение. Я с ним, понятно, не согласился.

– Видишь ли, – говорю, – звуковой форсаж, понятно, иногда нужен, но всё-таки, главное – некая проникновенность, можно сказать, чувственная выразительность.

Косолапый стал возражать, что и при всём вышеизложенном децибел добавить весьма не помешает.

– Ну как ты, бурая твоя башка, тонкие нюансы передашь, коли в ушах зашкаливает?

– А просто надо их как раз контрастней делать, выразительнее…

В общем, пошли мы мнением селян поинтересоваться. Устроились в заросшем овраге, рядом с околицей.

– Ну, начинай, – молвит Медведик с некоторым ехидством, ещё бы – зритель не собрался, кто оценивать будет?

Ладно, думаю, ничего – звук под ночь далеко разносится, справлюсь. И запел песню ласковую и грустную, осеннюю такую. Про то, как листья падают, а ветер воспоминания тревожит, что звёзды ярче по осени и всё зовут куда-то мечтой неявленной, что ночи всё длинней, а подруга в город уехала, и потому на душе так не складно.

Народ как-то заинтересовался, стал ближе к оврагу сдвигаться, между собой переговариваются:

– Знатно котька голосит, печально так…

Я совсем тихим вибрато закончил.

– Теперь ты давай, – шепнул своему приятелю, а сам думаю: «Экий хитрец, публику-то я ему уже собрал, будет перед кем блеснуть».

Вот Бурый артистическую паузу выдержал и рванул с места в карьер, реально очень выразительно.

Только слушатель, видать, как-то неправильно понял, попятился, а потом и вовсе разбегаться начал. «Караул» при этом кричат, ну типа того, что не нужно им такое пение, лучше дома посидим, орешки погрызём, телевизор посмотрим.

Медведик с тех пор не слишком уговаривается что-нибудь исполнить, разве что после не хилой рома. Мол, не слишком у меня складно выходит, я себе, говорит, на ухо наступил.

Это было чудесное время. Конец августа, ясный и светлый, прозрачный и чуть-чуть задумчивый. Создавалось впечатление, что окружающие пейзажи существовали абсолютно вне времени, будто уже нанесённые на живописные полотна или запечатлённые на фотографии. Таллин. Один из драгоценных камней Балтики, по-своему самобытный и неповторимый. Не просто точка на карте, место с которого у многих начиналась Большая Дорога, а у других заканчивалась. Но не совсем, конечно. Просто приходила пора вернуться в свои города, временно распрощаться с разноплемёнными обитателями дорог и центральных площадей.