– Гражданка Тырлыковская!..

– … Понаставили охраны, запоров понавешали, форточек в дверях понасверлили – что ты прям! УкрАдуть вас, дураков, что ли? Раньше-то, при советской власти, ничего этого не было, любой гражданин мог в милицию прийти с надобностью своей, и порядка…

– Гражданка Тырлыковская!

– … и порядка, Гришенька, было больше. Чего ты на меня покрикиваешь? Я тебе подружка что ли? – тётка распустила узел платка под подбородком, тяжело опустилась на глухо пискнувший стул.

– Гражданка Тырлыковская! – следователь от негодования аж подпрыгнул. – Я не могу вас сейчас принять. Я занят!

Тырлыковская тяжело обернулась всей тушей к Кащуку. Стул задушено завизжал.

– А, этого допрашиваешь? Так я как раз по его же поводу. Видала, Гриша, я его уже у нас.

– Когда?

– Так третьего дни. Отэт повёл его Лексеич, значит, в милицию вашу, а я как затеялась вспоминать – отчего ж мне обличье убивцы этого так знакомо? Сама пирожки стряпаю, а у самой из ума не идёт. И так и сяк думаю, аж из рук всё валится – целу чашку пирожков опрокинула… Ох, грехи наши тяжкие… И как только она, отэт, опрокинулась, я сразу и вспомнила – на рынке его видала! Стоял весь такой деловой, на культяпках своих кривеньких, руки в бруки, семачки плевал…

В белесых глазах следователя загорелся охотничий азарт. Он облизнул губы и кинул быстрый взгляд на Кащука:

– Ты уверена, баб Мань, что это был он?

– Так кому ж ещё быть? Раз говорю он, значит он. У него штаны ещё таки были – с мотнёй, в обтяжечку, мода такая, тьфу! Ну ты знаешь, Гриша, ты молодой…

– Так, значит, ты видела его три дня назад?

– А то! Я уж как шла к тебе и посчитала – точно, в субботу. На базар-то я завсегда в субботу хожу. Да вот и Галька Свыщенко не даст соврать. Котора овощами торгует. Мы с ней ещё штанцы его обсудили-обхаяли…

– Вы в гостинице остановились? – следователь перевёл взгляд на Кащука и нажал на кнопку печати. Принтер загудел. – Вам придётся задержаться в нашем городе до выяснения. Протокол подпишите…

* * *

Обеденное время в конторе казалось столь же унылым, как и рабочее.

– Боже мой, – деланно изумлялись сотрудницы, – неужели уже двенадцать? А я-то заработалась – не заметила. Весь день аки пчела, аки пчела… – и стоически продолжали сидение, перекладывая бумажки, щёлкая мышкой и тайком поглядывая вокруг – ну-ка, кто сдастся первым?

Обычно сдавалась самая молодая и оттого несколько легкомысленно относящаяся к конторским неписанным правилам Танечка Ивонкова. Но когда её вдруг не было на рабочем месте (естественно, по уважительной причине!) или, натрескавшись конфет, она не торопилась к микроволновке, сотрудницы были обречены.

Иногда Женьке становилось их жалко:

– Вы бы поели, – говорила она сочувственно. – Разве можно так надрываться?

– А и правда! – с отчаянной лихостью заявляла тогда Варфоломеевна. – Война войной, а обед по расписанию! – и тётки, зашуршав пакетами, весёлой гурьбой устремлялись разогревать махоточки с домашней снедью.

Но чаще ничего, кроме раздражения, это самоотверженное ханжество у Женьки не вызывало. И она молчала. Если, конечно, оставалась не месте наблюдать тоскующих по такой близкой и, одновременно, такой недоступной котлете коллег. В основном, с трудом дождавшись перерыва, она быстро перекусывала минут за пять до его начала и слетала по лестнице вниз так стремительно, будто за ней гнались карающие архангелы с пылающими мечами.

Гулять, правда, в деловой части города было негде. Приходилось просто нарезать асфальтовые круги вокруг сити-центра. Это было достаточно безрадостно, но всё же лучше, чем оставаться лишний час в ненавистных стенах.