Гельмут Дитер спас Матрену Тимофеевну от ужасного поступка. Увидев фотографию с годовалым германским «мальшик», она едва не вцепилась в лицо Вильгельми. Как будто кто-то невидимый дал ей изнутри короткую, едва произносимую команду. Наброситься на этого высокого немца в серебристых, чешуйчато-гладких погонах на синевато-зеленой шинели. Душить его слабыми старческими руками. Грызть его горло зубами… Точно вместо человека в ней появился на Свет Божий лютый зверь. Словно волк в нее вселился. Или черт с иконы Страшный Суд. Подгребающий души грешников в Озеро Огненное длинной черной кочергой. Сам, длинный, черный и косматый… Тут же вспомнился простой русской бабе святой старец. Отец Зосима с Сергиево-Троицкой лавры. У него она, по совету одной знакомой, богомольной старушки, бывала до начала этой страшной войны. Он бы не благословил меня на такой шаг, подумала Матрена Тимофеевна.

– Russische Frau? Так есть ваш имя… – усмехнулся Отто. Этот кареглазый немец-фашист. В фуражке с длинным козырьком, на зеленом околыше у которой была крохотная красно-золотая кокарда в обрамлении венка. – Вы боитесь меня? – он оглушительно рассмеялся. Сунул фотокарточку сына в кожаное портмоне. – Это есть загадочный русский душа, Mein Frau, – в довершении ко всему он взял морщинистую, задубевшую от трудов руку Матрены Тимофеевны. Наклонившись, бережно поцеловал ее. Громадная фуражка скатилась на дощатый пол. Женщина увидела остриженные под скобу, каштановые волосы. – Desche Ofizer просить вас приготовить горячий вода. Он хотеть купать себя. Verstehen? O` ja! Он есть благодарить ваш проявленный забот к германский армий.

Провалиться вам всем со своей благодарностью, пронеслось в голове Матрены Тимофеевны. Внезапно она ощутила бесконечное тепло. Оно исходило от губ немца, коими тот коснулся ее шершавой, грубой кожи. Женщина хотела вырвать руку и плюнуть этому гаду в лицо. Но не смогла. Он не был похож на «гада». Он больше напоминал ей человека. Поступать так в отношении человека все равно, что убить самое себя. Это и остановило Матрену Тимофеевну, у которой под Смоленском без вести пропал сын. Ноги ее подкосились, плечи сгорбились. Глотая застрявшие в горле рыдания, она, не понимая зачем, отправилась к огромной русской печке. Загрохотала отодвигаемая железная заслонка и огромный таз с водой. В нем она хотела постирать ворох грязного белья. Вскипячу воду и кипятком их, кипятком крутым – ошпарю, проклятущих… Убийц-лиходеев, извергов окаянных… Пусть потом стреляют, вешают или давят своими квадратными танками с черными по белому, страшенными крестами. Только как детям быть? Об этом она не подумала. Грешно будет, и по христиански и по человечески… Не в силах больше таиться, она заплакала. Но Дитер и Вильгельми не увидели ее скупых женских слез.

– Сидите у меня на печке тихо, – грозно цыкнула она притаившимся в верхнем углу (подле основания трубы) Сашке и Машке, детям пропавшего без вести Степана.– Будут эти изверги что у вас выспрашивать – прикиньтесь, что немые…

– …O`Mein God! Это есть мальтшек и девотшек! – воскликнул один из вошедших солдат в железной каске с глубоко вырезанными краями. – Русские дети! Они спят на этой колоссальной печке! В этой огромной стране – совсем не так, как в Европе. Гейгер и Фонтебах, не спать не ходу! Установить полевой телефон. Разматывайте кабель, так, чтобы не упасть. Живей, кому говорят, фрицы.

Германцы с продолговатыми бело-желтыми петлицами на отложенных воротниках, были обмотаны поверх голов шарфами и полотенцами. Они тяжело ступали своими подкованными короткими сапогами по бревенчатому полу. (В голенища у многих «для сугреву» была набита солома или газеты.) Они протянули и подключили к телефону в черной коже толстый синий шнур, что крутился на большой железной катушке на плечах у одного из Desche Soldaten. Отдававший распоряжения унтер-офицер роты связи снял с головы стальной шлем. Одним махом сорвал с лица шерстяную маску, которая походила на кольчугу древних рыцарей. Матрена Тимофеевна, преодолев в себе отвращение, разглядела на шлеме белый орел, сжимающий в когтистых лапах венок со свастикой, а также красно-сине-белый щиток. Ее поразило, что этой бравый фашист был облачен не в синевато-зеленую короткую шинель, но в советский ватник и валенки. Присмотревшись как следует, она заметила на спине заштопанные дырья. Страшная догадка осенила ее. Он, этот ирод фашистский, с нашего убитого бойца эту стеганку…