– Ладушки. Хорош языками чесать.

Бабкин вжался в песок.

По влажной прибрежной полосе мимо него прочавкали босые ноги.

– А еще у них такая история была… – услышал он, когда женщины отошли уже довольно далеко. Узнать историю ему не удалось: шум близко идущей моторной лодки заглушил слова. На берег выбросились одна за другой три волны. Когда Бабкин торопливо выбрался из-под кустов, женщин уже не было видно. Только красный огонек мелькал где-то вдалеке.

Он вытряхнул из намокшей штанины негодующих муравьев и вывалил оставшихся червяков под куст.

– …свекровь надо уважать, а сына ее… Ик!.. Ублажать! Или наоборот? – Гриша покачнулся и вцепился в скатерть. Тарелки и бокалы со звоном проехали короткую остановку. – Так выпьем же за родителей! – подытожил он. – За папу с мамой нашего Олежки и за родителей невесты! Где они? – Он озадаченно огляделся. – Оба-на! Убегли, паразиты?!

– Гриша!

Не обращая внимания на сестру, Григорий прошел нетвердым шагом вдоль стола, вглядываясь в лица. Перед Макаром остановился и ткнул пальцем его в грудь.

– Ты отец?

– Потенциальный, – огорчил его Макар.

– П-потенциальный? – Григорий нахмурился, осмысливая, и вдруг просветлел: – То есть с потенцией!

– Григорий, сядь!

– Гриша!

Протестующие голоса сестры и жены не смогли помешать Григорию облобызать Илюшина.

– Так держать! Молодцом! А баб в узде надо! Вот!

Григорий поднял сжатый кулак и внимательно рассмотрел его. Что-то во внешнем виде кулака навело его на новую мысль, и он обернулся к отцу жениха:

– Петя, давай выпьем за подкаблучников! Ик! Блаженны страдальцы, ибо их есть… Их бин есть… В смысле, кушать…

Блуждающий взгляд дяди Гриши остановился на жареной курице. Вонзив вилку со всего размаху в загорелое куриное бедро, он потащил к себе поднос.

– Да отберите вы у него кто-нибудь эту вилку! – в сердцах вскричала Нина.

– Лучше курицу отберите, – посоветовала Рита.

– Я твоя девочка! – пропела Кристина. – Я твоя птичка! Ты поймай меня в свои силки!

Она всем корпусом обернулась к жениху и призывно улыбнулась.

– Сильно декольтированная птичка, – пробормотал Илюшин. Саша пнула его под столом. – Я хотел сказать, декоративная!

Петруша под шумок опрокинул рюмку.

– За подкаблучников пьет, – шепнул Макар Саше. – Без меня!

– Пороть! – грянул артиллерийским басом Пахом Федорович. – На конюшне!

– От жеж кретин, – посетовала Елизавета Архиповна.

Рыжий кот Берендей издалека одобрительно мяукнул.

Семейный вечер стремительно набирал обороты.

Саша впервые в жизни наблюдала своими глазами, как чопорное сборище родственников превращается в форменную вакханалию.

Для начала брат Нины, толстый кудрявый брюнет с вкрадчивыми манерами, напился и объявил, что необходимо внести в торжество неформальную струю. Когда его сняли со стола и заставили застегнуть ширинку, он притих, как человек, у которого отняли последний праздник, и понуро ушел в уборную.

Вернулся Григорий повеселевший, в венке из одуванчиков и кокетливых женских шортах. Галя покраснела. Макар захохотал. Нина возмутилась. Парень, которого Елизавета Архиповна назвала лысым олухом, подбежал к Григорию и попытался стащить с него чужие одежды. «А старушка-то была права!» – думала Саша, пока все вокруг орали друг на друга, а Григорий вырывался и верещал. Наконец олуха оттащили, на Григория натянули брюки, и на пять минут воцарилось спокойствие.

Тогда на сцену выступил Пахом Федорович.

Первые полчаса патриарх добросовестно исполнял роль чучела свадебного генерала. То есть восседал неподвижно и скупо блестел медалями. Саша, уже слегка знакомая с повадками старца, ожидала сюрприза.