– Именно поэтому, дорогой братец, никакие твои оплеухи не заставят меня снова приблизиться к дому ростовщика Минэ. Тем более старый хряк заслужил такое унижение. Всё точка!

Парс на мгновение замер и не знал что сказать. Он только смотрел на порванную рубаху брата, на измазанное грязью лицо, и на тину в его волосах. Он думал о том, что ему совсем не хочется, чтобы этому мальцу ломали пальцы, отрубали руки, отрезали язык или выкалывали глаза. А ещё он думал о том, что воровство это преступление которое он осуждает, и что если на месте старого Минэ был бы их отец, и у него украли бы всю выручку за пойманного угря, то он не задумываясь сдал бы того поганца городской страже. И дилемма эта скребла его изнутри по рёбрам, как кошка скребёт о дверной косяк, когда старается унять данный от природы инстинкт разрывать плоть только ей доступными способами.

Ведь именно это нежелание видеть боль и страдания уже столь полюбившегося ему, хоть и не сносного званого брата, и подталкивало его на все эти длинные беседы. Лишь желание уберечь, как ему казалось, простака, от серьёзных последствий в будущем, подталкивало его к оплеухам и строгому тону в речах. Но теперь он понял, что старший брат, пусть его все и не воспринимают как такового, оставался старшим, и опыта в некоторых делах и знания жизни у него действительно было побольше.

– Ладно, давай кинжал. – Махнул рукой Парс и озвучил своё решение.

– Просто выброшу его где-нибудь в порту, и делу конец.

– Так его у меня нет! – Тоном будто это само собой, разумеется, выпалил Фарс.

– Как нет? – Парс на мгновение онемел.

– Нет, значит, нет! – Развёл руками Фарс.

– А зачем же скажи мне тогда, мы здесь решаем, как его вернуть?

– Я не знаю, что ты тут решаешь братец. Но я-то как раз объяснял тебе, как его не вернуть!

У Парса зачесались кулаки. Раньше он думал, что это такое образное выражение, употребляемое для острастки в среде портовых грузчиков, которым они просто хотели объяснить желание подраться. Но сейчас, в эту самую секунду, когда к нему пришло осознание того, что брат держит его за полного идиота и позволяет себе нагло издеваться над ним, у Парса действительно обнаружился, непреодолимый зуд на костяшках пальцев правой руки.

Он почесал ногтями, затем потёр сжатый кулак о ладонь, но зуд не прошёл. Тогда он понял, что унять его можно только широко размахнувшись и залепив брату, ну например в ухо.

Каким-то невообразимым чутьём, наверное имеющим схожее происхождение с тем животным инстинктом, что заставляет крыс бежать с тонущего корабля задолго до того как команда узнаёт о крушении, осознал непреодолимую потребность брата и Фарс.

И вот, когда Парс уже выпустил кулак из ладони, прикинул, как будет затыкать брату рот свободной рукой, чтобы не разбудить отца, пока Фарс будет кричать от боли – Фарс, вдруг резко сократил дистанцию. Он сделал шаг вперёд и, взяв брата обеими руками в охапку, обнял его.

– Прости Парс. – Взмолился он плаксивым, может наигранным, голосом.

– Всё как-то само вышло. Я не хотел пудрить тебе мозги. Просто я всегда избавляюсь от краденного до наступления следующего дня, так меня точно никто не поймает, даже если начнёт обыскивать прямо на улице. – Фарс хныкал и поскуливал. Правда слёз на его щеках так и не появилось.

Парс обмяк и расслабил руки. Бить такого доходягу опасно для его же здоровья.

У тех людей, что покрепче, вовремя, а главное по делу, поданная оплеуха вызывала небывалый прилив понимания. Она, оплеуха, помогала им осмыслить, если не все, то многие причины бытия. Однако иной хлюпик мог и дать дуба, так и не успев ничего понять, и такой участи для брата Парс, конечно же, не желал.