Тревожную музыку, звучавшую в его голове, внезапно заглушил самый мерзкий звук, который когда-либо слышал Флинн, – смех Безумного. Он бы узнал его среди тысячи других: то нарастающий, переходящий чуть ли не в истерический хохот, то затухающий до нервного хихиканья.

Ноги почти не гнулись: ему не хотелось встречаться с Безумным и смотреть в его горящие лихорадочным огнем глаза. Флинн был уверен, что если будет долго всматриваться в них, то его разум сгорит в этом огне – и останутся лишь угольки и пепел. Чем больше он приближался, тем сильнее все вибрировало вокруг: и невидимый пол, и воздух, и, казалось, даже сама тьма дрожала. Шаг и еще шаг – все ближе и ближе к источнику смеха и истинного безумия.

Сначала Флинну показалось, что он видит части огромной куклы, разбросанные по стеклянному полу: белое лицо, искаженное жуткой гримасой, кисти рук со скрюченными пальцами, босые стопы. Но затем кукла шевельнулась, и ее кривой рот приоткрылся, выпуская наружу хохот, от которого леденела кровь и все мысли прятались, уступая место страху. Пол задрожал так сильно, что готов был дать трещину.

У ног Флинна лежал Безумный – распластанный, находящийся в плену припадка. Его черная толстовка и штаны местами были изодраны, под ногтями багровела запекшаяся кровь, а между приоткрытыми губами виднелся кончик языка, вернее, то, что от него осталось. Как и многие пленники Хебель, он, судя по всему, на очередном допросе предпочел сожрать собственный язык, чтобы не сболтнуть лишнего. И что же заставляет одержимых совершать подобное зверство по отношению к себе? Чего они так боятся? Или лучше спросить – кого?..

Безумный замер: все его тело не двигалось. Все, кроме глаз. Они медленно устремились на Флинна, и в них он отчетливо прочитал лишь одно – издевку. Безумный насмехался над ним. Ему не нужно было кривить губы в злой усмешке или снова заливаться хохотом, чтобы Флинн понял это. И чем дольше он смотрел в эти сумасшедшие глаза, тем больше у него складывалось впечатление, что Безумному стало известно о его недавнем провале с Доггидом. Он будто бы знал, что Флинн не справился с заданием, и откровенно глумился.

Ноги сами несли его подальше от этого места. Если бы Флинн еще хотя бы на мгновение задержал взгляд на Безумном, то, без сомнения, как и предполагал, сам бы сошел с ума. Тело точно пронзали сотни раскаленных игл, ничего не соображая, он мчался вперед, чувствуя при этом какое-то странное притяжение: Безумный словно бы не давал ему уйти, неведомой силой заставляя его находиться рядом. Флинн боялся, что стоит ему обернуться, и окажется, что он не продвинулся ни на метр и одержимый, все так же насмешливо глядя на него, лежит совсем рядом.

Остановился он только тогда, когда увидел знакомую фигуру. Впереди, одетая в белое платье, сидела девушка: ее острые коленки касались груди, черные волосы шелковыми нитями ниспадали на плечи и струились по голой спине, глаза были крепко зажмурены, а ладони сдавливали голову так сильно, будто пытались раздавить ее.

– Заткни-и-ись… – провыла Фанабер, качнувшись. – Ну заткнись же наконец!

Флинн огляделся по сторонам, не понимая, кому она это говорит. Кроме них двоих, здесь не было ни души. Может, Фанабер разговаривает с демоном Высокомерия, который живет внутри нее?

– Закрой рот! – выкрикнула она, раскачиваясь все сильнее.

Любопытство заставило Флинна остановиться. Он сел на пол, скрестил ноги и стал наблюдать за одержимой. Ему хотелось узнать, что с ним будет, когда какой-нибудь демон рано или поздно овладеет его разумом. И чем дольше он смотрел на то, как мучается Фанабер, тем невыносимее становилось на душе. Перед глазами появился образ Доггида. Бедняга тоже страдал, подвергаясь страшным пыткам, ведь демоны не терпят неповиновения. Если человек захочет дать им отпор, они начнут грызть его душу до тех пор, пока от нее ничего не останется. Флинн вспомнил о Лимбе. Это многорукое чудовище ведь тоже уничтожает души, растворяя их. А что, если Лимб – это просто гигантский демон? А скверна – его суллема? Надо бы спросить Графа Л об этом.