А затем, последовали и 26 апреля 1996 года Чернобыльский черный пепел, легко и всего за ночь, засыпавший чуть не пол Украины и южной России с Беларусью, и еще, от взорвавшегося ранее как бы сам по себе химического хранилища радиоактивных отходов ПО «Маяк» в 1957 году, что под Челябинском и который, добавил к естественному радиоактивному фону подлежащих пород там на реке Теча столько этих их научных кюри и беккерелей, да и греев, и сколько он, и они те кюри, беккерели, и греи тихо, и незаметно, и без особого пафоса, унесли активных человеческих жизней, родных нам жизней, да наших этих жизней в много раз, снизив и само качество, и, забрав денежки мои и твои, на восстановление и еще на бетонный от времени, и тяжести, рассыпающийся под дождями чернобыльский саркофаг, на те льготные, а еще досрочные пенсии всем чернобыльцам, и мало еще на что там и куда там потраченных в их засекреченных указах и распоряжениях, да еще и в конторах разных и так засекреченных.

Не знал он тогда по своей вихристой юности и по всей незрелости своей, и даже не знал он о вероятностно-стохастическом влиянии самой радиации на наш человеческий организм, и о её таком же влиянии радиации в разных формах на организмы других земных млекопитающих и теплокровных, и всех пресмыкающихся, и даже гадов наших, как бы изначально холоднокровных и даже далеких от нас самих по своему эволюционному развитию, но не по устойчивости к той же радиации, так как они как никто из нас поближе к матушке землице нашей.

Те юности моей черные, как и

супрематичный

«Черный квадрат» Малевича Казимира памятные мне пылевые бури 1961-1964 годов.

А мы с Вами дорогой читатель еще продолжаем ехать в том скором и фирменном поезде номер №029 Москва-Липецк и вместе, размышлять о жизни нашей и о всех превратностях её современных, и о таких новых, о таких нежданных для многих угроз.

Пассажир поезда ровно, стучащего о рельсы своими парами колес, а те стыки теперь на сварных рельсах не через 12 или как ранее не через 25 метров, а через те восемьсот метров, это то минимальное расстояние, которое поезд пробегает буквально за 0,4 минут или за 24 секунды и, ты берешь калькулятор и проверяешь, и легко считаешь при скорости 120 км в час, соотносишь с 800 метрами, переводишь в километры и в те короткие метры, чтобы все единицы привести воедино, а часы в минуты и ты получается 0,4 минуту, а затем 0,4 минуту умножаешь на её наполняемость той минуты 60-ю секундами и получаешь, что стук колес в твоём сердце отзывается каждые 24 секунды и он не дает тебе слегка от долгого перелета на самолете уставшему, а слегка еще и, возбужденному от предстоящей с родными встречи ни спать, ни отдыхать, ни тем более хорошо слышать собеседника и, ты только чуточку раздражаешься, ты начинаешь в том шуме и в том ритмичном перестуке считать эти 24 секунды: раз, два, три…

А ранее, когда мне было только десять лет в 1960 году поезда ходили со скоростью ну максимум шестьдесят километров в час, а сейчас вот под все сто двадцать километров в час они мчатся по новым и, обновленным стальным магистралям, а те, которые в Санкт-Петербург или в Нижний Новгород, те и под двести километров в час выжимают. И вот вывод: те, кто сегодня ездит поездом у них Время ускорилось в два, а то и в три раза даже с далеким ХVIII или ближайшим ко мне ХIХ веком, а вот я летаю самолетами под семьсот километров в час, то уж у меня оно, то моё Время ускорилось уже в десять или двенадцать раз. И это действительно так. Если Крашенинников Степан Петрович с 1735 по 1737 году шел три года до Камчатки, а конструктор наших сказочных ракет Королев Сергей из Магадана, вернее до самого того Магадана месяца три шел из места его отсидки в Сусумане, то уж сегодня те же восемь или девять тысяч километров мы на современных самолетах за восемь часов легко и нам их преодолеть и легко, как бы само-то их исследователей и мыслителей Время мне и обогнать, а то и повернуть как бы вспять.