Размечталась, конечно. «Столешный», как и все остальные магазины города, давно уже не работал, а его продавцы разбежались – видимо, хамили теперь всем встречным на улицах и в микрорайонах, чтобы не потерять навыки.

Только на Старой площади царило оживление. Несколько сот активистов столпилось перед деревянной трибуной, с которой выступал с очередным воззванием староста экопоселения. Я остановилась и послушала его в течение десяти минут. Говорил он то же, что и всегда: дикий, сумбурный набор общих фраз об охране окружающей среды, любви к животным, призывы еще раз сплотиться и поднажать, чтобы войти наконец-то в первую двадцатку цивилизованных стран. Много раз прозвучало надоевшее гражданам за последние месяцы выражение «метод Джона Гейна» – то есть, по мнению руководства экопоселения, нечто высокое и недостижимое, к чему мы все должны стремиться.

– Мы не должны останавливаться! – кричал староста. – Конечно, мы многого достигли за этот год, действуя по методам Джона Гейна. Мы запретили все вредные химические вещества, в том числе стиральные порошки и другую мерзость, невинно прозываемую «бытовой химией». Мы отключили электричество и центральное отопление и уничтожили тем самым наиболее опасные для окружающей среды факторы загрязнения. Мы сделали в нашем поселении обыденными такие полезные практики, как сыроедение, солнцеедение, веганство. Сегодня мы можем гордиться тем, что наши жители стопроцентно примкнули к полезному движению закаливания, причем не выходя из собственных квартир! И все это мы делаем совершенно добровольно и по инициативе самих жителей, а также исходя из нашей главной и единственной задачи – заботы о наших дорогих поселенцах! И помните – Джон Гейн бы гордился нами!

Несмотря на промозглый холод, староста был босоног и одет по последней моде – в костюм из листьев натуральной капусты. Его движения, как обычно, были скованными, однообразными и деревянными, а лицо не выражало никаких эмоций и напоминало маску китайского болванчика. Его сподвижники столпились вокруг старосты живым щитом и не подпускали к нему восторженных поклонников на расстояние ближе десяти метров.

По окончании своей яростной речи староста взял в руки саксофон и заиграл печальную мелодию. Играл он неплохо – все-таки, это была его основная специальность, на саксофониста он много лет обучался где-то в Филадельфии – там, кстати, он и нахватался цивилизованных идей, в которые теперь вверг целый город.

Под заунывную мелодию я направилась вниз по проспекту Радости и спустя десяток перекрестков оказалась на вокзальной площади. Было ровно семнадцать часов – а именно на это время меня пригласил на строго секретную встречу следователь линейного отдела внутренних дел Темиржол Ментыбаев.

Сколько себя помню, железнодорожное ведомство всегда было государством в государстве. Даже в самые захудалые времена у них имелись деньги и связи. Не стала исключением и наша унылая пора. Железная дорога не входила в юрисдикцию экопоселения и отгородилась от него глухим каменным забором. В стенах вокзального офиса меня встретили цветущие лица охранников и запах свежих пирожков.

Следователя Ментыбаева тоже, судя по размеру его живота, фортуна не обошла стороной. Красный свитер с рождественскими оленями с трудом облегал грушеобразное тело следователя, а мощные челюсти Ментыбаева пережевывали шоколадное печенье.

Несмотря на кажущееся благополучие, лицо следователя выражало серьезную озабоченность текущим положением дел. Ментыбаев сидел за компьютером у окна, а остальная часть его большого кабинета была покрыта мраком. Видимо, общий кризис задел и железную дорогу, поскольку в здании экономили свет.