В этот момент женщина угрожающе шикнула:

– Не произносите здесь подобных вещей! Я думала, Бартемиус все вам объяснил.

– Простите. На самом деле, я полагаю, что диагноз поставлен неправильно. У меня есть некоторые предположения, однако необходимо время, чтобы убедиться наверняка.

– Но вы ведь сможете это исправить? – настойчиво спросила мадам Лабониэр.

Чарльз улыбнулся:

– Подобные вещи невозможно исправить. И я, как психотерапевт и психиатр, считаю, что это лишь особенность восприятия мира. Возможно лишь временно подавить симптомы, однако избавиться от них навсегда не получится.

Альма явно не была довольна исходом диалога.

– Ингрид была в саду, я сейчас провожу вас туда, – произнесла она, поднимаясь, однако была прервана появившимся в комнате дворецким.

– Простите за беспокойство, но вы срочно нужны в столовой! – выпалил тот, обращаясь к хозяйке дома.

– Извините, я сейчас вернусь, – женщина смерила слугу недовольным взглядом и удалилась вместе с ним, оставляя доктора в одиночестве.

Тогда мужчина решил осмотреться. Он вышел из комнаты и оказался в длинном коридоре, окна которого выходили на квадратный внутренний двор, где расположился довольно внушительных размеров сад с раскидистым вязом по центру. Довольно странно, что они посадили вяз на внутреннем дворе, ведь это крупное дерево и, рано или поздно, оно разрастётся так, что его придется уничтожить.

Некоторое время Чарльз расхаживал по коридору, бесцельно блуждая взглядом по окружающей обстановке. Интерьер поместья был довольно мрачным, прослеживались чёткие готические акценты. Зданию явно был не один десяток лет, однако это лишь предавало ему шарма, как годы предают вкусовые акценты хорошему вину. Метлахская плитка на полу пестрила многообразием сложных узоров, словно была положена только вчера, хоть местами виднелось, что это далеко не первый слой. Дубовая мебель, слегка потертая по краям, удивляла формой резьбы, так старательно и кропотливо выполненной вручную. Довершали мрачную атмосферу прохладные каменные стены и тускловатое освещение. Интересно было бы затеряться здесь на пару дней.

– Вы, должно быть, пришли к Ингрид? – вдруг окликнул доктора взрослый женский голос.

Он обернулся и увидел перед собой немолодую женщину в изящном зеленом платье. Огненно-рыжие волосы уже успела тронуть седина, дряблая кожа сохранила лишь свою аристократичную бледность. А эти глаза Чарльз точно уже где-то видел. Такие же глаза были у Ингрид. Дама стояла у окна, куря сигарету.

– Да, меня зовут Чарльз Пинье, – поспешил представиться мужчина.

– Мадлен Лабониэр, – ответила женщина, подавая руку – Вы не могли бы кое-что передать моей внучке? – с этими словами она протянула Чарльзу пачку сигарет «Голуаз».

Несколько секунд Пинье молчал.

– Вы просите меня передать Ингрид сигареты?

Мадлен кивнула.

– Но… Почему вы, если так возможно выразиться, поощряете её вредную привычку?

– Я ей не мать, чтобы отчитывать за подобные вещи. Если Ингрид решила курить – это её право. Но уж лучше тогда пусть у неё будут хорошие сигареты.

Чарльз хотел поинтересоваться, почему женщина не может сама отдать эту пачку, однако решил, что это будет бестактно, поэтому перевел тему разговора на более уместную в данной ситуации:

– Скажите, когда вы впервые заметили у вашей внучки проявления душевного нездоровья?

– Душевного нездоровья? – вскинула бровь Мадлен, – Я не считаю, что Ингрид нездорова. Она скорее непонята остальными. Я была такой же в молодости. Моим увлечением были птицы. Знаете, им ведь доступно то, чего не получить ни за какие деньги мира – полет. Птицы в любой момент могут улететь туда, где заканчивается горизонт, оставляя прошлое позади. Когда-то давно я мечтала изучать птиц, ездить в разные страны в погоне за новыми открытиями… Но моя мать быстро пресекла эту тягу, поспешив отдать меня замуж, пока я не наделала глупостей. Я все ещё скучаю по голубятне своего отца. Было непросто привыкнуть к Франции.