Видения постепенно отступали, таяли и рассеивались лёгким дымом, взлетавшим к потолку комнаты. Травник оживлённо перелистывал тетрадь, уже не заботясь о сохранности страниц и, по-прежнему, ничего не замечал вокруг себя.

–Вот, вот… Вот! Нашлось… Но это же июнь 1927. Это же июнь… Сейчас апрель…– ничего не возможно было чётко понять из слов лекаря, произносимых им вполголоса, сбивчиво. Только то, что, наконец, что-то нужное нашлось. Он поднял от тетради глаза, очки соскользнули. Травник смотрел на меня в упор, и, казалось, сквозь меня. Как будто я стеклянная стенка или что-то такое, не представляющее из себя никакой физической преграды. Я ждала, когда он выйдет из своего забытья, в которое его погрузили воспоминания столетней давности. Наконец, он стряхнул с себя гнёт пролистанных лет и вновь пережитого столетия, и бодро объявил мне:

–Катерина, госпожа Катерина! Я нашёл! Я нашёл нужные записи. Боже мой, как давно это бы..,-осёкся он на полуслове, испытующе поглядев мне в глаза. Что он в них хотел увидеть и увидел ли? Это осталось с ним. Потом, складывая разрозненные листы в папку и убирая ненужные тетради обратно в сундук, лекарь продолжил:

–Я должен всё перечитать и вспомнить. Поработаю вечер и ночь… Тут нас снизу позвала Ружена. Ужин был готов, и мы поспешили возвратить тетради и папки на их места, в сундуки.

Ужин прошёл в молчании, только Ружена нарушала его изредка, предлагая нам с Вацлавом то добавки, то другое блюдо. Сразу после чая я ушла к себе, а Вацлав засел на своём диване, прочитывать то, что отобрал наверху в библиотеке. Он запасся свежим блокнотом, заправил за ухо карандаш и попросил ещё чая. Никаких дел на следующий день мне травник не поручал, и я надумала погулять утром по округе, сделать звонки и обдумать всё что услышала и увидела за эти дни. Сейчас же, вечером, хотелось уединиться у себя в спальне и полюбоваться на свою находку, что пришла мне в руки на участке Ружены. Я вытащила из рюкзака кулёк из махрового полотенца, в который замотала вещицы. Развернула его и достала небольшой кувшинчик-молочник. До чего же он хорош! Такой ладный и тяжёленький. Темное стекло замерцало в глубине, надолго затягивая мой взгляд в свои блики, завораживая своей таинственностью и загадочностью, заставляя отрываться от реальности и уплывать в немыслимые предположения и фантазии о других мирах и существах, которые возможно действительно обитают где-то совсем рядом, стоит протянуть руку. Я села на кровати, держа на коленях кувшинчик и углубившись в размышления. Действительно, вещь эта обладала магнетизмом, завлекала сознание и манила к созерцанию её снова и снова.” Какую тайну она могла в себе хранить? Что это за силы, о которых говорил Вацлав в первый день? Какова их природа? И где они дремлют сейчас? “Вопросы без ответов рождались и метались в моей голове, цепляясь друг за друга, порождая всё новые и новые вопросы и некоторый хаос в моих чувствах.” Всё объяснить может только Хранитель, Збыслав. Ему известна тайна веков и веков. Вацлав больше не пускается ни в какие объяснения. Что известно этому старику-травнику ста пятидесяти лет? А может ему гораздо больше? Какую роль назначил он себе?” Ото всех этих мыслей я ощущала себя человеком, идущем по неизвестной дороге в кромешной тьме.

Я начала готовиться ко сну, хотя не чувствовала к отдыху никакого позыва. Спать не хотелось совершенно. Я открыла окно во тьму сада. Удивительно, как громко трещали цикады. Сна не было. До рассвета терзала я себя припоминанием всяких подробностей всего, что происходило за последние несколько дней. Бесполезно было и надеяться на крепкий освежающий сон после такой зарядки для памяти. Задремала, когда небо стало уже серым.