– Или вот еще тема библиографических редкостей, – продолжал свои рассуждения Алистер. – Некоторые библиофилы покупают себе второй точно такой же экземпляр – лишь бы не допустить, чтобы им наслаждался их соперник, другой коллекционер. Они испытывают потребность наркомана, когда на горизонте появляется вожделенная редкая книга, и готовы продать собственную мать, чтобы получить желаемое. Я видел, как семьи оказывались ввергнуты в нищету из-за того, что глава семейства, помешанный на библиофилии, влезал все в новые и новые долги каждый раз, когда антиквар-книготорговец звонил ему, чтобы сообщить о появлении в продаже какого-нибудь соблазнительного экземпляра… а потом он даже не читал его.

– Мне трудно представить, что кто-то может продать мать за книгу, а потом даже не открыть ее, – сказал я.

– Мне неоднократно доводилось в этом убеждаться. Я продавал свои книги с тоненькой прозрачной ниткой, привязанной к корешку. А впоследствии находил какой-нибудь предлог, чтобы наведаться в библиотеку своих клиентов-коллекционеров – из тех, с кем мы были в приятельских отношениях, – и интересовался некогда проданными мной экземплярами. Они наизусть, с гордостью перечисляли мне характеристики этих книг. Я просил разрешения взять их в руки, чтобы полистать, и… выяснялось, что никто их даже не открывал, никто их не читал. Истории, которые я так любил, сделавшие меня тем, кто я есть, – их покупали не для того, чтобы читать, а лишь для того, чтобы обладать ими, как охотник, который делает чучела из голов редких, почти вымерших животных, чтобы любоваться их частью, их мертвой оболочкой. Коллекционер желает просто обладать объектом своей страсти, он лишает его души и видит лишь красивый переплет; потом интерес угасает, и опять начинается дофаминовый цикл в погоне за новым редким экземпляром.

Алистер посмотрел на свой бокал и принялся вертеть его с сосредоточенным видом. На столе стояли также стеклянные песочные часы с золотистым песком. Он перевернул их, и песчинки начали сочиться тонкой струйкой через отверстие.

Не знаю, была ли вызвана его многословная откровенность абсентом, или он всегда был таким. Я в силу профессиональной деформации никогда не мог удержаться от того, чтобы дать быструю оценку и составить психологический профиль, как только передо мной оказывался человек, имевший отношение к расследованию. Алистер был склонен к театральности, гедонизму, и речь у него была выразительная и изысканная, как у настоящего бунтаря-интеллектуала. Я впервые задался вопросом, какой психологический портрет составил бы своему отцу. Ведь, когда он умер, мне было всего шесть лет, и все, что я помнил, – это объятия и игры, дни рождения и празднования Рождества. Смех, и поцелуи в лоб, и сказки на ночь – например, о продавщице спичек Андерсена…

– Все это было мне глубоко отвратительно, я ненавижу бизнес по продаже старинных книг. Высокая библиофилия превратилась в обычный материал для финансовых спекуляций. Я терпеть не могу аукционы вроде «Сотбис» и «Кристис», где уникальные произведения пускаются с молотка и мультимиллионеры покупают и продают их через своих консультантов по инвестициям, делающих ставки по телефону. Несколько десятков лет назад был продан на аукционе «Лестерский кодекс» Леонардо да Винчи, тетрадь, содержащая научные записи и наброски этого гениального человека, столь неутомимого в своем стремлении постичь все тайны мироздания. Это была самая дорогая из когда-либо проданных на аукционе рукописей: за нее было заплачено тридцать миллионов долларов. Ее приобрел Уильям Генри Гейтс-третий, более известный как Билл Гейтс. Я помню, как разговаривал с аукционистом, проводившим эти торги. «Он даже не видел рукопись, не явился лично, чтобы взглянуть на нее, – купил просто вслепую», – сказал он мне. Думаю, он испытывал некоторое сожаление, как и я. Прочел ли эту рукопись ее новый владелец, полистал ли ее хотя бы, попытался ли расшифровать эти записи, эти наброски, сделанные рукой гения? А как насчет Карла Лагерфельда, известного библиофила, модельера «Шанель»? У него была библиотека, насчитывавшая триста тысяч томов, он приобретал по сотне книг в день. Сто книг ежедневно! Сто книг для человека, у которого никогда не будет времени их прочесть! Сто книг, оставшихся без читателя! Сиротливых, бесполезных, лишенных своего предназначения… Как только коллекционер говорит мне, что у него в библиотеке более пяти тысяч экземпляров, я теряю к нему уважение. Мне становится ясно, что никакой это не читатель, а просто обманщик, обычный охотник за книгами, жаждущий лишь накапливать и обладать.