Дом, куда мы все зашли, был узкий и длинный и состоял только из столовой и кухни одновременно. Посередине стоял длинный стол, человек на 30. Люди сидели за ним так плотно, что я едва втиснулся и то благодаря Насте, которая подозвала меня и усадила на длинную скамью рядом с ней. Справа от меня сидел худой бородач литературно-искусственного вида: судя по его мечтательному взгляду, он был поэтом, а краска на его лице, руках и спортивной куртке выдавала в нем художника. Дальше за столом сидели мужчины и женщины всех возрастов, подростки и даже дети. Мужики выглядели достаточно спортивно, правда сидели среди них, и бледные интеллектуалы и просто больные. Женщины были разного вида и возраста, но общим у них было то, что они все не пользовались косметикой и это смотрелось непривычно в наше время, когда даже первоклашки малюются, словно проститутки у бара. Дети, зато, были все похожие: сбитые, розовощекие, прямо живая реклама йогурта или еще какой-нибудь фруктово-молочной дряни.

Молодые женщины и бледный длинноволосый юнец разносили тарелки, ложки, а сзади румяный сбитый парень в поварском колпаке толкал перед собой тележку с огромной общепитовой кастрюлей.

Как оттуда пахло кислыми щами. О! Так вкусно умели готовить только у нас в школе, хоть и без мяса, а вкуснотища, пальчики оближешь. Сразу застучали ложки о тарелки, забулькало.

– Ммм.

– Вкусно.

И тут закукарекали петухи, штук пять, не меньше: громко, на разные голоса.

– Ну прямо часы, куранты.

Люди принялись за еду, причмокивали, облизывались. Я один чувствовал себя не уютно. Все, даже и за едой, не уставали меня разглядывать.

– Кушайте, Антон у нас вкусно готовит, – говорила Настя.

Видно незнакомцы не баловали это общество, и все смотрели на мою скромную персону так, что кусок застревал в горле. Я кисло улыбнулся. Несколько кусков мяса плавало в жирных щах, и я решил начать с них.

– Ну, вкусно?

– Ага.

– Антоша – повар от бога, – заметил мой богемный сосед. – Меня, между прочим, зовут Иннокентий. Хоть я и не Смоктуновский, – поэт-художник вытер руку о штанину и протянул мне через стол. Кисть его была худой, с длинными, узловатыми пальцами.

– Сергей, – ответил я, привставая и отвечая на рукопожатие.

– Очень рад познакомиться. Правда, чрезвычайно рад.

Странно они тут выражались. Ко мне обращались через стол, просили соль, горчицу, делились замечаниями о погоде. Они и стол накрыли необыкновенно: в хлебницах с выжженными рисунками в стиле русской старины, лежали камни, корни, сучки и живые цветы, а также всякие сухие травы и колосья: все это сейчас называется икебаной. Стены украшали чеканные на меди картины, картины маслом, акварелью на картоне, на холсте, на обработанных дощечках, картины из соломы, выжженные картины. То там, то тут стояли статуэтки из гипса, вырезанные из полена фигурки: ну, в общем, выставка-распродажа народных умельцев, полу-деревня, полу-Бродвей. В кадках росли лимоны, китайские розы, финиковые пальмы и еще что-то зеленое, и тропическое.

Я сидел, ел и немножко косил в сторону, где на скамье расположились Андрей и его черные апостолы. Правда, сейчас они были не черные, а джинсово-синие и серые. Рыжий мужик, которого и вправду звали Петром, поймал один из моих взглядов, и, хотя я сейчас же потупился, сам стал разглядывать меня, а потом, ухмыляясь, зашептал что-то на ухо Андрею.

Разносили кашу, и чтобы показать обществу, что камень за пазухой не держу, я стал разговаривать с Настей.

– А вы что тут из одной деревни? – ляпнул я, чтобы хоть что-то сказать.

– Почему вы так думаете? – слегка засмеявшись, удивилась она.