– Только не начинай. Я сама знаю, что делаю.

– Неужели ты не можешь поберечься, хотя бы пока мы не поймаем этого урода, убившего Келли?

Сал безрадостно улыбнулась.

– Мой арендодатель не любит разговоров о «поберечься». Особенно когда наступает первое число месяца.

Стоун была разочарована. Ее тошнило от того, что человеческая жизнь на этих улицах не стоит ничего.

– А знаешь, Ким, я еще помню ту маленькую девочку, которая была закаленной малышкой. Она появилась в приюте, когда ей было шесть.

Инспектор смотрела в землю.

– Она была здорово испугана, но по ней этого нельзя было сказать. Я тогда предложила ей половину своего яблока, а она ее не взяла.

– И ведь это был не единственный случай, когда ты мне помогала, Сал, правда? – Фраза прозвучала многозначительно.

Проститутка не обратила на нее никакого внимания.

– И не важно, сколько раз я пыталась с ней подружиться, – она не хотела дружить.

– Послушай, Сал…

– Нет, Ким. Ты должна понять, что существуют моменты, когда ты не можешь изменить мир. Я не принимаю твою помощь, потому что не хочу. Ты понимаешь, о чем я?

Стоун кивнула, понимая, что здесь ей больше нечего делать.

– Ладно, уяснила. Просто постарайся быть осторожнее, ладно?

Сал тоже кивнула и закурила еще одну сигарету.

Детектив повернулась к машине, чувствуя тяжесть на душе.

– Слушай, Ким, – крикнула ей Сал с тротуара. – Тебе ведь сегодня совершенно некуда торопиться, а?

Стоун затормозила и попыталась понять выражение лица проститутки. Оно было абсолютно пустым, но то, что она хотела сказать, было абсолютно понятно.

Что-то должно было произойти.

– А мы можем верить тому, что сказала нам Фрост? – спросила Стейси, потирая озябшие руки. – Почему, черт побери, она решила, что шаль румынская?

– Уборщица увидела фото у нее на столе и заметила, что точно такую же передала ей ее румынская бабушка. Замысловатый узор, ручная вязка, и кое-где был использован крючок, хотя черт его знает, что это значит. – Сержант пожал плечами.

После звонка Фрост они посетили зеленщика на Крэдли-Хит-Хай-стрит и дешевую лавчонку в Кворри-Бэнк, которыми владели иммигранты из Румынии. Женщина в зеленной лавке, используя совершенно невыносимый английский, подтвердила теорию Фрост, что шаль, скорее всего, была сделана в Румынии, а владелец лавчонки направил их на фабрику по производству сумок, о существовании которой Кевин мог бы вспомнить и сам. Он уже бывал там раньше.

– И куда же мы теперь?

– К Робертсонам, – ответил сержант и увидел, как Стейси разочарованно стиснула зубы.

– А кто или что эти твои Робертсоны? – поинтересовалась она.

– Боже, все равно что работаешь с новорожденным, – вздохнул Доусон. – Робертсоны – это маленькая фабрика в Лае. В прошлом они делали копии дизайнерских сумок. Пять лет назад их привлекли к суду, и теперь они штампуют низкосортную дешевку, по паре фунтов за штуку. Работают там в основном женщины-румынки.

Он сделал правый поворот на Хэйес-лейн, потом резко повернул налево, остановился на парковке – и, выключив зажигание, ошарашенно произнес:

– Черт меня побери совсем…

– Мне кажется, ты говорил о маленькой фабрике, – заметила Стейси.

– Это было пять лет назад, – пояснил сержант. – Похоже на то, что они прибрали к рукам все здания по обеим сторонам.

Он обратил внимание на то, что две трети здания были отданы производственным площадям, а в остающейся трети располагались офисы и шоу-рум.

– Судя по всему, эта дешевка неплохо продается, – саркастически заметила Стейси, пока они шли к двери, на которой было написано «Администрация».

За дверью их встретила молодая блондинка с загаром, диссонировавшим с температурой на улице. Кевин обратил внимание на едва заметное движение ее руки, которым она убрала мобильный телефон. Подняв руки на крышку стола, блондинка продемонстрировала ногти, которые с трудом позволяли нажимать на кнопки.