Утром в спальню своей госпожи пришел Готфрид. Отогнав от постели Эрмелинды всех, включая растерянного Тойца, он присел на стул рядом.

Женщина едва повернула голову и посмотрела на рыцаря так, будто видела его впервые.

– Ты должна плакать, – сказал Готфрид. – Если женщина не плачет, ее горе может убить ее.

Усмешка тронула губы Эрмелинды.

– Плакать о муже? – тихо спросила она. – Но его больше нет и что я могу выпросить у Бога?

– Тогда плачь о своих детях, которые скоро останутся без матери.

В глазах женщины появилась искра удивления.

– Твою дочь зовут Идан, а сыновей Герард и Астор, – голос Готфрида звучал так властно, что доктор Тойц невольно попятился к двери. – Плачь!

– Я не могу…

Лицо Эрмелинды искривилось и вдруг стало старым и больным. Готфрид протянул руку, просунул ладонь под голову женщины и чуть приподнял ее.

– Плачь!

Голова женщины задергалась, по горлу прошли судороги, но слез не было.

Готфрид ударил Эрмелинду по щеке.

– Плачь!

Эрмелинда заплакала… Сначала почти беззвучно, потом все громче и громче. Вечером она уснула, а утром, когда открыла глаза, увидела у себя на плече первую прядь седых волос.

10.

Три года прошли тускло и вяло… В замке не было слышно детского смеха, а люди разговаривали друг с другом полушепотом. Где-то там, за стенами, шла гражданская война, но на нее словно перестали обращать внимание. Эрмелинда почти не выходила из своих покоев, ограничивая себя общением только с детьми, Мартой и иногда доктором Тойцем. Редкие визиты Готфрида Эрмелинда скорее терпела и ограничивалась тремя-четырьмя словами, из которых первое было «да», второе «нет», а третье и четвертое – «как хотите».

Готфрид был уже не только начальником гарнизона, но и полным правителем Берингара. Но если его военные знания были велики, то хозяйственные – минимальны. Не смотря на все свои старания, Готфрид скоро понял, что нищета уже на пороге, а кредиторы, если им удастся объединиться, просто сотрут замок с лица земли. Готфрид несколько раз нанимал новых управляющих хозяйством, но ни к чему хорошему это не привело. И кандидаты на эту должность пропали совсем, после того, как он повесил за воровство одного из них.

Что же касается окрестных крестьян, то они уже посматривали на стены замка без страха и все с большим презрением. Если бы не Готфрид, крестьяне могли осмелеть настолько, что недалеко было и до беды. Однажды Готфриду все-таки пришлось разгонять возбужденную толпу, направляющуюся в замок. Это были в основном молодые крестьяне, которых сопровождали их матери, пытающиеся удержать их от бунта. После короткого и злого разговора самый молодой и рослый малый бросился на Готфрида. Легко отразив удар вилами, рыцарь мог одним ударом меча убить нападавшего, но пощадил его, ударив мечом плашмя по левому плечу парня. Тот охнул и осел на землю. Толпа попятилась и затихла…

Вечером в замок пришла мать раненого. Она, с плачем поблагодарила Готфрида за сына и опустилась на колени. Готфрид нахмурился и поднял с земли женщину. Так чтобы никто не видел, он сунул ей пару серебряных монет. У пострадавшего парня была сломана ключица и вряд ли в ближайшее время он смог бы работать.

Женщина улыбнулась сквозь слезы и сказала:

– Возьмите это… – она сунула за наплечник лат Готфрида какую-то бумажку. – Эту молитву мне прислал мой брат, который ушел с крестоносцами в Иерусалим. Если бы он написал мне письмо на ста листах, он не написал бы больше.

Записка легко уместилась между железом лат и прокладкой из войлока. Готфрид забыл о ней сразу же, потому что было слишком много дел и слишком мало времени для молитв.