Вообще-то жалеть жертву преступления непрофессионально. Лучшее оружие следователя – ясная, холодная голова. За многие годы полицейской практики я выработал в себе хладнокровное, можно сказать, отстранённое отношение к делам, в которых довелось разбираться. Но сейчас ничего не мог с собой поделать – жалел Варакина, и всё. Колючего, ершистого, явно жившего нелегко, в стоптанных ботинках и старом костюме, – жалел. И всей душой хотел найти убийцу.

– Между прочим, вы обратили внимание, каким образом Варакин сообщил нам тему предсмертной работы Себрякова? – спросил вдруг Ульянов, постукивая пальцами по столешнице.

– Что вы имеете в виду? Сообщил и сообщил. Тильзитский мир и так далее. Соврал явно…

– Он эту сложную и длинную тему выпалил одним духом, фактически отбарабанил, словно отрепетированный текст, – пояснил Ульянов. – Да ещё слегка ухмыльнулся, – ешьте, мол, добрые люди.

Я прикрыл глаза, вспоминая подробности разговора. Действительно, так всё и было. Но что из этого следует?

– Сдаётся мне, что перед смертью Себряков занимался темой, которую не хотел афишировать, – продолжал сотоварищ. – А поскольку его работой нередко интересовалась пресса, да и коллеги-историки, то и придумал профессор версию, как говорится, для внешнего употребления. И Варакину велел использовать её же – вероятно, не хотел преждевременной огласки. А сам непублично занимался совсем другим.

– Чем же именно? – задал я риторический вопрос.

Ульянов молча развёл руками.

Кирилл Ульянов

Работать с Морохиным оказалось сложнее, чем я думал. И дело тут не в личных отношениях – они-то как раз складываются неплохо. Сложно скрывать, что изначально я знаю о деле Себрякова больше, чем сотоварищ. Приходится где словом, где намёком направлять мысли Морохина в нужную колею, чтобы в полной мере включились его недюжинные сыскные способности.

И ситуация в целом, и особенно моя роль в ней мне совсем не нравятся. Ненавижу кривить душой. Об этом я сразу же откровенно сказал тем, кто организовал моё участие в расследовании. В ответ услышал, что так надо. Морохин – один из лучших столичных следователей. Вот пусть и разберётся в деле… с моей помощью, разумеется. Убийцу надо найти во что бы то ни стало. А главное, понять, кто за ним стоит. Что касается подоплёки дела, то Морохину её знать не нужно. Её вообще никому знать не нужно, ну, или почти никому. «Так что надеемся на вас, Кирилл Сергеевич. Контролируйте ход расследования и дайте нам результат. А мы решим, что с ним делать».

Они-то решат… А мне каково?

– За убийцей придётся побегать, – вроде бы ни к селу ни к городу сообщил Морохин.

– За каждым преступником приходится бегать, – заметил я философически. – Вы это вообще или же применительно к нашему случаю?

– Применительно, само собой. Из его действий следует, что человек это жестокий, решительный, энергичный. К сожалению, умный и опытный. Вы обратили внимание, что ни у Себрякова, ни у Варакина он фактически не оставил никаких следов, за которые можно было бы зацепиться? Прямо-таки «Veni vidi vici»[4]. Пришёл, убил, испарился.

В части убийцы я находился с Морохиным в равном положении, другими словами, не знал о нём ничего. Однако решил подбодрить сотоварища незатейливой шуткой.

– Что за пессимизм, Дмитрий Петрович? Да вы с вашим опытом и талантом должны убийцу не глядя найти.

– За добрые слова спасибо, конечно. Только чем умней и опытней преступник, тем труднее искать. Пока у нас нет никаких зацепок. Мы даже не знаем, что он искал у Себрякова. – Морохин потёр глаза, воспалённые от табачного дыма. – Может быть, то, чем профессор занимался перед смертью и не хотел афишировать? Не исключено, однако не факт. А значит…