С этими словами машина уехала. Остался я, Тамкинс, в частично пьяном состоянии, один на Пикадилли серкус с пташкой в абсолютно пьяном состоянии.

«Что теперь? —задал я себе вопрос. – Должен ли я пойти и убедить того торговца водой вернуться» – на самом деле я начинал чувствовать, что мне самому не помешал бы еще один душ, – «или мне оставить тебя здесь, как выразились твои приятели, поостыть?»

Я склонился над ним, размышляя над этим узловатым вопросом, и тогда, Тамкинс, я почувствовал странный запах.

Хью сделал драматическую паузу и выбрал еще одну сигарету, в то время как сэр Брайан бросил быстрый предупреждающий взгляд на МакАйвера, которого явно распирало от сдерживаемого возбуждения.

– Необычный и тошнотворный запах, Тамкинс, – продолжал рассказчик с невыносимой медлительностью. – Странный и неуловимый аромат. Долгое время он ускользал от меня, никак не получалось его определить. И вдруг я понял: прямо в середку, старина, прямо в центр трахеи. Это был хлороформ: пташка не была пьяна – она была усыплена.

Совершенно измученный Хью откинулся на спинку стула, и сэр Брайан снова бросил предупреждающий взгляд на своего изведшегося подчиненного.

– Ты смог бы узнать кого-нибудь из мужчин в машине, если бы увидел их снова? – спокойно спросил он.

– Я должен был запомнить водителя, – ответил Хью после глубоких раздумий. – И пташку рядом с ним. Но не остальных.

– А вы записали номер машины? – рявкнул МакАйвер.

– Мой дорогой старина, – пробормотал Хью страдальческим голосом, – да кто вообще когда-нибудь записывает номера машин? Кроме ваших воинов, которые вечно их путают. Кроме того, как я вам уже говорил, я был наклюкан.

– Что ты сделал потом? – спросил сэр Брайан.

– Ну, я включил мозг, – ответил Хью, – и решил, что делать нечего. Он был усыплен, а я в бутылке – так что единогласным решающим голосом одного я побрел домой. Но, Тамкинс, когда я кормил золотую рыбку сегодня утром – скорее, после обеда – совесть начала грызть мои жизненно важные органы. И после глубоких размышлений и консультаций с моим коллегой Денни я решил, что зов долга несомненен. Я пришел к тебе, Тамкинс, как ребенок стремится к своей матери. «Кто лучше старого Там-тама, – подумал я, – выслушает мои девичьи секреты?» И поэтому…

– Одну минуту, Хью, – сэр Брайан поднял руку. – Ты не возражаешь, если я минутку переговорю с инспектором МакАйвером?

– Все, что пожелаешь, старина, – пробормотал Драммонд. – Но будь милосерден. Помни про мою невинную жену в деревне.

И в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только тихим разговором между МакАйвером и его шефом у окна. По их жестам можно было предположить, что сэр Брайан предлагает своему подчиненному нечто, с чем этот достойный офицер не был готов охотно согласиться. А через некоторое время сдавленный храп со стула возвестил о том, что Драммонд перестал проявлять разумный интерес к мирским событиям.

– Он – необыкновенный парень, МакАйвер, – сказал сэр Брайан, с улыбкой взглянув на спящего. – Я знаю его со школы. И он не такой дурак, каким себя выставляет. Помните тот экстраординарный случай с Питерсоном год или около того назад? Так вот, это его рук дело. Его полная неспособность быть хитрым полностью победила этого архимошенника, который всегда искал тонкостей там, где их нет. И, конечно, он феноменально силен.

– Я знаю, сэр, – с сомнением сказал МакАйвер, – но согласится ли он взяться за такое дело – и будет ли делать в точности то, что ему сказали?

Они оба смотрели в окно, в то время как в комнате позади них монотонно шумело тяжелое дыхание спящего. А когда аудитория спит, необходимость говорить вполголоса отпадает. Вот почему сэр Брайан и инспектор в течение следующих десяти минут обсуждали некоторые важные вопросы, которые они не стали бы обсуждать через мегафоны в «Савое». Они касались Хью и других тем, и другие темы представляли особый интерес. И они продолжали обсуждать эти другие темы до тех пор, пока с ужасным шумом, похожим на хлопок мотора гоночного автомобиля, спящий не выпрямился в кресле и не потянулся.