Видимо, агитация какую-то роль сыграла. Но как рассказывали в то время, более остроумным средством защиты Петрограда от кавказской Дикой дивизии корпуса генерала А.М. Крымова стал состав цистерн, наполненных чистым этиловым спиртом. Дивизия стала небоеспособной почти моментально. Крымов, видя разложение Дикой дивизии, застрелился. Поход на Петроград был сорван.

Николаевский стал участником II съезда Советов, на котором большевики, поведшие за собой основную часть делегатов, добились принятия декрета о земле и о мире, а затем образовали свое правительство. Вместе с Мартовым и другими меньшевиками-интернационалистами он покинул съезд в знак протеста против установления той власти, которую уже в этот первый день ленинской диктатуры он и его однопартийцы определили как преступление против идей Февраля. В октябре он вышел из редакции «Рабочей газеты», несмотря на тягу к журналистике. Но участвовал в чрезвычайном съезде РСДРП(о), состоявшемся 30 ноября – 7 декабря 1917 г. и проходившем в сложных условиях подозрительности и большевистских преследований. Не было средств на стенографистов. Николаевский совместно с Софьей Моисеевной Зарецкой, являвшейся членом ЦК, вел протокольные записи. В свободные минуты Зарецкая сделала карандашные наброски и портреты нескольких руководителей съезда[149]. Николаевский затем отредактировал заметки, как свои, так и Зарецкой. Они были опубликованы в партийной газете «Новый луч»[150] и благодаря этому стали достоянием истории[151].

Как и почти все его однопартийцы, Николаевский, проявляя немалую наивность, многого ждал от Учредительного собрания, полагая, что советская власть ему подчинится и собрание сможет решить принципиальные политические вопросы, стоявшие перед страной. Через много лет он вспоминал, что считал тогда саму идею Учредительного собрания очень важной, даже великой. Когда же 6 января 1918 г. Учредительное собрание было разогнано, Николаевский написал об этом страстную, негодующую статью в «Рабочую газету» (статья была затем переопубликована во многих провинциальных изданиях)[152].

В те дни Борис не раз встречался со своим свойственником А.И. Рыковым. Полной близости между ними не было – они пребывали теперь уже не просто в различных, но во враждебных друг другу партиях. Но Рыков продолжал оставаться умеренным большевиком (ранее он вышел из Совнаркома, протестуя против срыва переговоров об образовании однородного социалистического правительства), а Николаевский по ряду вопросов примыкал к левому, интернационалистическому течению меньшевизма. По поводу заседания Учредительного собрания Рыков поделился с Николаевским своими впечатлениями, выражая явное недовольство поведением Ленина. Этот рассказ Борис записал и через много лет разыскал его в своей записной книжке.

Рыков рассказывал, что начало заседания Учредительного собрания Ленин провел в правительственной ложе. Он «пришел в эту ложу, посмотрел, прислушался и бросил: «Кажется, ничего интересного не будет – пойду отдохну». Пошел в глубь ложи, где кучей лежали сваленные пальто и шинели, выбрал местечко в уголку и завалился, даже прикрылся чем-то. Так и не вставал, пока на трибуне не появился Церетели, которого большевики встретили бешеным ревом. Ленин вскочил, подбежал к барьеру ложи, прислушался, кому-то крикнул, чтобы были тише, потом уселся, обоими локтями уперся в барьер ложи. Так просидел до конца речи – только несколько раз поворачивался в глубь ложи или к кому-то в зале с замечаниями: «Нельзя ли потише»[153].

Борис Иванович полагал и через много лет отмечал это в своих воспоминаниях, что под влиянием большевистской агитации, да и просто в результате естественного хода катастрофических событий на фронте и в тылу, массы поворачивали все более влево, в направлении, которое меньшевики считали угрожающим самому существованию независимой России. Но прямо и открыто выступить против настроений толпы было для меньшевистских деятелей неприемлемой альтернативой