Однако накладывать вето на решение сына леди Рандольф не стала. В том числе и потому, что у него и так хватало проблем с организацией поездки. Учитывая, что ни британскую армию, ни 4-й гусарский полк, ни тем более лично Черчилля никто не звал на Кубу, ему необходимо было приложить значительные усилия, чтобы воплотить свои планы в жизнь. Для этого он воспользовался моделью поведения, к которой не раз будет обращаться впоследствии – он стал активно задействовать имеющиеся связи. Учитывая, что собственных связей он к тому времени наработать еще не успел, в поле его зрения попали знакомые и друзья отца. Так, не дожидаясь ответа от матери, он написал другу и коллеге лорда Рандольфа сэру Генри Драммонду Вольфу, в то время британскому послу в Испании. «Старый добряк» Вольф с удовольствием откликнулся на просьбу^>53. Он лично встретился с министром иностранных дел Испании герцогом Карлосом О’Доннелом Тетуаном (1834–1903), который пообещал написать письмо Мартинесу Кампосу. Одновременно маршалу было направлено письмо от имени военного министра генерала Марсело де Азкаррага (1832–1915)^>54.

Помимо налаживания испанских связей, Черчилль также позаботился о решении вопроса британской стороной. Он связался с новым главнокомандующим британской армией фельдмаршалом виконтом Гарнетом Джозефом Уолсли (1833–1913). Фельдмаршал принял молодого гусара «очень дружелюбно». Он посоветовал ему не брать отпуск, а оформить поездку на Кубу как выполнение официального задания. Какого именно? Для этого Уолсли порекомендовал обратиться к главе военной разведки генералу Эдварду Фрэнсису Чэпману (1840–1926). «Думаю, что все устраивается», – не скрывая своего восторга, написал Уинстон матери^>55.

Не прошло и года, как он закончил военный колледж, и вот уже сам определяет свое будущее, заручаясь поддержкой влиятельнейших лиц Британии. Вряд ли последнее было бы возможно, если бы речь шла не о потомке герцогов Мальборо, а выходце из семьи попроще. Поэтому заявления Черчилля и его биографов^>56 о том, что он всего добился сам, следует принимать с оговорками.

Двадцать первого октября Черчилль с удовлетворением сообщил леди Рандольф, что «все решено». Официальным заданием молодого гусара и его сослуживца – Реджинальда Вальтера Ральфа Барнса (1871–1946) («одного из лучших друзей, возможно, самого лучшего»^>57) – станет сбор информации по новому типу пуль^>58 и новому типу ружей^>59.

Второго ноября Черчилль и Барнс отплыли на пароходе королевской почты «Этрурия» в Нью-Йорк. Не привыкший к безделью Уинстон терпеть не мог морские путешествия, воспринимая их, по его собственным словам, как «необходимое зло»^>60. Спустя несколько лет, находясь на другом корабле королевской почты, он напишет следующие строки, хорошо передающие его состояние во время поездки в США: «Однообразие – характерная черта современного путешествия, и кто станет описывать его? Но и в однообразии есть своя тайная прелесть. Здесь, в промежуток времени слишком длинный, пока он длится, и слишком короткий, когда он проходит, мы можем спокойно размышлять о беспокойном мире, который остался позади, и о той суматохе, которая ожидает нас впереди»^>61. Философские размышления на «Этрурии» Черчилль чередовал игрой в безик («немного и по маленькой»), трапезами в салоне, а также наблюдением за чудовищным штормом, когда «волна накрывала весь корабль, а палуба почти полностью уходила под воду»^>62.

Вскоре скучное, утомительное и выматывающее путешествие завершилось в гавани Нью-Йорка. В родном городе Дженни Джером молодых гусаров встречал ее близкий друг Уильям Бурк Кокран (1854–1923). Черчилль и Барнс остановились в его роскошном доме номер 763 на Пятой авеню. Однако не богатое убранство поразило Уинстона больше всего. Он был очарован мистером Кокраном – «самым прелестным хозяином и самым интересным человеком, которого я когда-либо видел»