Никто из близкого окружения Черчилля, будь то его родственники, коллеги, секретари или помощники, никогда не видели политика в неподобающем его статусу виде^>383. Главным правилом, которым руководствовался Черчилль, было – знай меру. Например, он всегда пил только сильно разбавленный виски^>384, который его секретарь Джон Колвилл даже прозвал «жидкостью для полоскания рта»^>385. Черчилль считал, что крепкий виски вреден для здоровья^>386. По словам помощника, бокал с хорошо разбавленным виски мог часами стоять на столе политика, являясь такой же частью его имиджа, как и сигара^>387.

В свете этих фактов не таким уж необычным выглядит пари, заключенное между Черчиллем и Гарольдом Сиднеем Хармсвортом, 1-м виконтом Ротермиром (1868–1940). Хармсворт обещал выплатить политику шестьсот фунтов, если тот за период с 30 ноября 1935 года по 30 ноября 1936 года не выпьет ни капли коньяка или другого неразбавленного алкогольного напитка^>388. Черчилль победил. «Я еще никому не платил с таким удовольствием», – скажет Хармсворт, вручая Уинстону чек, который он «так храбро заслужил»^>389. На следующий год будет заключено еще одно пари, которое также закончится победой Черчилля, принеся ему еще пятьсот фунтов^>390. Было и третье предложение – один год полностью без алкоголя, но Черчилль его не принял, объяснив супруге, что «в таком случае жизнь не будет стоить того, чтобы ее прожить»^>391.

Подводя итог этой теме, приведем высказывание Черчилля, которое лучше всего передает его отношение к спиртным напиткам: «Я взял от алкоголя больше, чем он взял от меня»^>392.

За небольшое время службы в составе войск генерала Блада Черчилль также примет участие в сражениях при Домадоле, Загайи и Агре, где будет под огнем в течение пяти часов^>393. По иронии судьбы, однажды он чуть не погибнет от рук сослуживца, который неосторожно обращался с заряженным револьвером^>394.

Опасности не смущали Черчилля. Наоборот, они его возбуждали. Он «с готовностью лез на рожон, только и надеясь на захватывающее приключение»^>395. Когда дым сражений рассеется, он будет вспоминать пережитое и говорить: «Пули, да они даже не достойны упоминания. Я не верю, что Господь создал столь великую личность, как я, для столь прозаичного конца»^>396. Своей матери он писал после возвращения в Бангалор: «Я видел, как убивают и ранят множество людей, я слышал свист и звуки попадания пуль, такого огромного количества пуль, что, если я возьмусь их сосчитать, ты мне не поверишь. Но ни одна пуля не подлетела ко мне ближе, чем на фут. Мне чрезвычайно повезло»^>397.

Леди Рандольф не нравился столь бравурный настрой сына. Еще никогда в жизни она так не нервничала. Уинстон находился за тысячи миль, письма порой не приходили по нескольку дней. Она пыталась утешить себя мыслью, что отсутствие вестей с фронта – уже хорошая новость, но подобное самоуспокоение помогало мало. «Ты можешь себе представить, как много я думаю о тебе, – писала она ему в разгар кампании. – Как в глубине души я буду рада скорейшему окончанию войны, когда буду знать, что целым и невредимым ты вернулся в Бангалор»^>398.

Озабоченность леди Рандольф легко понять, чего нельзя сказать о поведении Уинстона, который считал огромной удачей попасть на фронт^>399, а само время участия в боевых действиях называл «самым выдающимся и восхитительным периодом» своей жизни, давшим «ему новый стимул»^>400.

Черчилль считал, что участие в сражениях полезно с профессиональной точки зрения. «Воевать на Индийском фронте – это опыт, не имеющий себе равных», – указывал он^>401. Также ему было приятно осознавать себя ветераном