В самом начале шестого месяца беременности она поехала на автобусе в Линкольн, чтобы купить необходимые вещи для малыша. Она чувствовала себя блудной дочерью, возвращающейся домой. Для хранения детского приданого, которое она собиралась сшить и связать за оставшееся время, Дороти купила чемодан. Чемодан привлек ее своей компактностью: восемнадцать дюймов в длину, тринадцать в ширину и восемь в глубину. Он был ржаво-коричневого цвета, с темно-коричневой бакелитовой ручкой, двумя небольшими замкам и ключиком, похожим на игрушечный. Изнутри чемодан был оклеен бумагой с неброским клетчатым рисунком. На дне лежала небольшая белая этикетка, где можно было написать свое имя. Крупным округлым почерком Дороти вывела:

Затем Дороти облизала оборотную сторону этикетки и приклеила на внутреннюю поверхность крышки.

В городе она купила тканей, шерсти, а также пополнила свой запас иголок и ниток. Теперь можно было приниматься за работу. Все разговоры о надвигающейся войне, которой не избежать, воспринимались ею как что-то нереальное и неоформившееся. Они напоминали лист ватмана: акварелист увлажнил его водой, но пока еще не сделал ни одного мазка. Дороти плохо представляла себе войну. Еще не известно, начнется ли эта война, а если начнется, боевые действия будут разворачиваться далеко от ее деревни. Главное, Дороти была беременна, ее перестало тошнить и к ней вернулась прежняя энергия. Ребенку понадобятся пеленки, распашонки, башмачки, одеяльца, а затем и множество другой одежды. И конечно же, ребенку понадобится радостно улыбающаяся мать, умелая, изобретательная и предусмотрительная.

Чемодан прекрасно вписался в пространство под кроватью, и Дороти безотлагательно принялась заполнять его детским приданым. Несколько недель подряд она работала почти без отдыха. Из тонкого батиста она сшила две распашонки. К ним добавились три теплые вязаные распашонки; каждая – со своей шапочкой и пинетками. Из мягкой ягнячьей шерсти Дороти связала одеяльце, после которого принялась шить белую крестильную рубашечку. Плоды своего труда она не показывала никому, даже Альберту. Естественно, она не смогла скрыть от него сам процесс. Он слышал постукивание спиц, видел нахмуренный лоб жены. Иногда у нее что-то не получалось, и она тяжело вздыхала. Но куда чаще работа шла как по маслу, и Дороти торжествующе улыбалась. Она трудилась не только днем. Вечером работа продолжалась при свете керосиновой лампы. Дороти молчала, а Альберт читал газету и потом заводил с женой разговоры о скорой войне. Но Дороти почти не слушала его, поглощенная надвигающимися родами. Наконец-то она станет матерью. Каждый стежок приближал ее к этому моменту, к новому и загадочному состоянию бытия. Каждый стежок подтверждал реальность ребенка, что лежал в ее чреве. Каждый стежок приближал ее к тому дню, когда она станет полноценной, состоявшейся женщиной и навсегда оставит позади долгую полосу девичества. В движение иглы и спиц Дороти вкладывала все свои надежды и чаяния. Радость жизни и энергия переполняли будущую мать.

Закончив очередную вещь, Дороти стирала ее, если требовалось – крахмалила, а потом гладила. Все детское приданое с особой осторожностью складывалось в чемодан, словно каждая распашонка или курточка были живым малышом. Дороти перепрятала свою записную книжку – из кухонного шкафа на дно чемодана. Теперь это было ее новое потайное место. Ее мир: тайный, принадлежащий только ей и защищенный от вторжения. В чемодан она положила мешочки с засушенными цветками лаванды, предусмотрительно запасенными летом. Делалось это не только ради отпугивания моли. Дороти любила удивительный кисло-сладкий запах лаванды, считая его самым надежным запахом в мире. Когда приблизилось время родов, чемодан был полон. Впервые за все годы совместной жизни Альберт порадовал ее своей щедростью. Втайне накопив денег, он купил массивную черную коляску. После долгих часов работы на ферме он шел не в паб, а в сарай, где мастерил колыбель. Дороти он говорил, что в ее нынешнем положении нельзя перегружать ноги, и по вечерам сам готовил и приносил ей чай.