В конце своего программного заявления, которое я не случайно привел целиком, С.Пинкер неожиданно сбивается с языка на разум. Это характерный для него "подтасовочный" ход. Подтасовочный, потому что тридцатью страницами ниже он манифестирует:

"Идея о том, что мышление и язык – одно и то же, – это пример того, что может быть названо общепринятым заблуждением: некое утверждение противоречит самому очевидному, тем не менее, все в него верят, поскольку каждый смутно помнит, что он это где-то слышал или потому, что это утверждение можно истолковать неоднозначно. (К таким заблуждениям относится, например, тот факт, что… "Руководство для бойскаута" – самая продаваемая книга)". (Там же, С.47).

С одной стороны, "обоснование природы языковой способности" – это "заключение о природе разума". С другой стороны, "идея, что мышление и язык суть одно и то же,– это пример общепринятого заблуждения". Таков Пинкер – образец эклектики во всем.

Если тождество языка и мышления и является заблуждением, то отнюдь не того порядка, что ликвидность "Руководства для бойскаута". Этот ненаучный, маргинальный, популистский аргумент – не единственный в системе доказательств "инстинкта языка" в наукообразном, полном формул и схем, труде Пинкера. Ниже я приведу другие свидетельства своего тезиса о вопиюще маргинальном, донаучном характере доказательств, приводимых Пинкером в поддержку идеи "инстинкта языка". Критическая часть его работы сильна, в частности, когда он разоблачает фикцию "гена языка", а позитивная часть, направленная на доказательство инстинкта языка, ниже всякой критики.

Книга "Язык как инстинкт" популярна, котируется среди интеллектуалов, как "Руководство для бойскаутов" среди американских подростков. И при этом, судя по аргументации, совершенно маргинальный труд, донаучный характер которого искусно замаскирован научной лексикой и иронией, которую можно было бы назвать тонкой, если б не прикрывала глупость.

Теперь по сути. Еще ни один человек, включая уважаемого гарвардского профессора, не произвел ни одной мысли помимо языка. Иногда, опровергая данный факт, обращаются к искусству и музыке, где творцы, якобы, обходятся без языка. Это неверно. Существуют языки изобразительного искусства, архитектуры, музыки. Они изменяются, как и вербальные языки – и вслед за этим меняются искусство, архитектура, музыка. Попытки разъять мышление и речь неизменно завершались фиаско (вспомним пример Выготского, см. Тен, "Вестник психофизиологии", 2017,3; Тен, 2019, «Человек безумный. На грани сознания», С.21-34). С другой стороны, речь без смысла – это не языковая деятельность, а сотрясание воздуха. Скажу более: даже это сотрясание воздуха есть продукт мышления, хотя бы как филогенетического наследия. Ибо даже первичные архифонемы, которые я приведу ниже, уже содержат в себе развитый смысл, заключенный в ментальных оппозициях. Речь человека – даже сумасшедшего, пьяного, одурманенного наркотиком, бессвязная речь экстатирующего дикаря, – не бывает абсолютно бессмысленной. Даже если это "собачий" лай. Подобные виды речи всегда можно подвергнуть психологическому анализу и выйти на такие пласты, что не хватит никакого удивления. Лай бешеной собаки бессмыслен, но если начинает лаять человек, всегда найдется психоаналитик, который растолкует этот лай, выводя на комплексы, архетипы и прочее "бессознательное", которое содержится в мозге далеко не в готовой речевой форме.

Самому очевидному противоречит как раз утверждение С.Пинкера, а не связь мышления и речи.

Если вы попытаетесь разъять это тождество, то язык вы сможете объяснить только Чудом. С.Пинкер, разумеется, хочет избегнуть этой уютной, но малонаучной бухты и пытается привести "многообразие реальных фактов" в доказательство врожденности языкового инстинкта, проявления которого – во всяком случае, первичные, детские – никак, дескать, не связаны с мышлением.