Все попытки возврата к нерасчлененной целостности недостаточны, если искусство не укоренено в религиозном мировоззрении или, точнее сказать, в религиозной вере. Ведь в конце концов тоску по ней и выражают попытки вернуться к детству, к земле, погрузиться в ночные сны. Искусство есть язык религии. Целостный религиозный язык мы называем стилем. Когда религиозное напряжение ослабевает, когда религиозная жизнь перестает целиком наполнять созданный ею стиль, рассуждал В. Вейдле, тогда высказываемые в его формах религиозные содержания все больше заменяются другими, а эти другие все дальше отходят от религии. Постепенно стиль становится лишь системой форм, которые на том только и держатся, что они хорошо сложены, пригнаны одна к другой. В мире померкнувшем, остывшем искусство, считал Вейдле, не может оставаться навсегда единственным источником тепла и света: в тепле и свете оно нуждается само. Всеми своими корнями уходит оно в религию, но это совсем не значит, что оно может религию заменить; наоборот, оно само гибнет от длительного отсутствия религиозной одухотворенности, от долгого погружения в рассудочный, неверующий мир. Трагедия искусства, трагедия поэзии и поэта в наше время не может быть понята ни в плане эстетическом, ни в плане социальном; ее можно понять только в религиозном плане. Эстетический анализ покажет рассудочное разложение искусства, социальный анализ – растущую отчужденность художника, но только религиозное истолкование поможет нам усмотреть источник этой чуждости и этого распада.

Истинный художник в нашем мире остался духовным лицом среди мирян. «Нет мира; сокрылся Бог; в потемках один поэт – с маленькой буквы творец – ответствен за каждое слово, за каждое движение. Вовсе не одно то, что он пишет, важно. Еще важнее то, что он есть. Сожжение “Мертвых душ” столь же существенно, как и их создание, и в акте этого сожжения Гоголь все еще художник»[72].

Иррелигиозность массы привела к новому мироощущению, которое Ницше назвал нигилизмом. «Низший вид (“стадо”, “масса”, “общество”) разучился скромности и раздувает свои потребности до размеров космических и метафизических ценностей. Этим вся жизнь вульгаризируется: поскольку властвует именно масса, она тиранизирует исключения, так что эти последние теряют веру в себя и становятся нигилистами»[73].

Будучи не в состоянии создать ничего нового, нигилизм консервирует религии, метафизики, всякого рода поверхностные убеждения. Но за всем этим, считал Ницше, скрывается усталость, фатализм, разочарование или злоба. На всей европейской жизни лежит тень усталости, слабости, старости, иссякающей силы. Нынешний социализм есть, по Ницше, прямое следствие нигилизма. Социализм – это до конца продуманная тирания ничтожнейших, глупейших, «на три четверти актеров». Социалисты полагают, что возможны такие условия, при которых исчезнет на земле злость и насилие, не будет пороков, преступлений, нужды. Но считать так – значит осудить жизнь. Не в воле общества оставаться молодым. И даже в полном своем расцвете оно выделяет всякие нечистоты и отбросы. От этого не спастись учреждениями и социальными преобразованиями.

Нигилизм как результат разрушающей деятельности просветительского гуманизма, результат ложно понятой сущности человека привел к исчерпанности возможностей европейской культуры, опирающейся на традиционные ценности. Все они уже стали полыми идолами. Религия, мораль, искусство, наука стали формами самоотчуждения и самоотрицания человека. Это катастрофа духовности, за которой последуют катастрофы социальных взрывов, революции. В ХХ в., считал Ницше, разразятся страшные войны, когда злобная и разрушительная энергия стада вырвется наружу.