– Чарльз, не мог подождать минутку? Он сам бы ушел! Зачем ты… Бордман улыбнулся. Кивком головы он подозвал одного из членов экипажа. Тот наклонился над зверем и накинул на него сеть. Бордман добродушно сказал:

– Я только оглушил его, Нед. Часть стоимости этой экспедиции покрывает федеральный зоосад. Или же ты думал, что я убиваю с таким удовольствием?

Раулинс почувствовал себя маленьким и глупым.

– Забудем об этом. А вернее – нет, постарайся ни о чем не забывать. И получи от этого урок: следует сперва подумать, прежде чем болтать глупости.

– Но если бы я ждал, а ты бы действительно ее убил?

– Тогда ценой этой зверюшки ты бы узнал обо мне кое-что неприятное. И в дальнейшем тебе было бы известно, что меня провоцирует на убийство все что чужеродно и наделено острыми зубами. Ведь если бы я хотел убить, твои вопли не произвели бы на меня никакого впечатления. Так что всегда выбирай подходящий момент, Нед. Сперва трезво оцени ситуацию, лучше порой позволить, чтобы что-то произошло, чем действовать слишком поспешно. Обиделся, парень? Своей коротенькой лекцией я заставил тебя почувствовать идиотом?

– С чего ты взял, Чарльз? Я далек от мысли, что нет вещей, которыым мне надо научится.

– И ты хотел бы учится от меня?

– Чарльз, я…

– Прости, Нед. Мне не следует надоедать тебе. Ты был прав, пытаясь остановить меня от убийства зверя. не твоя вина, что ты не понял моих намерений.

– Однако, ты считаешь, что я преждевременно поторопился, вместо того, чтобы оценить ситуацию? – растеряно спросил Раулинс.

– Это было ненужным.

– Ты сам себе противоречишь.

– Отсутствие логики – это моя привелегия, – сказал Бордман. – Выспись сегодня как следует. Утром полетим и составим карту, а потом начнем высылать туда людей. Может оказаться, что мы будем через неделю беседовать с Мюллером.

– И он захочет с нами сотрудничать?

– Сперва не захочет. Будет раздраженным, примет оплевывать нас ядом. Это же мы – те, кто его отверг. Зачем он должен теперь помогать людям Земли? Но поскольку он человек чести, а честь это такая вещь, которая не поддается изменениям, безотносительно к тому, насколько ты болен, одинок или обижен. Настояшую честь не убивает даже ненависть. Даже во мне есть своеобразная честь. Уж как-нибудь мы установим контакт с Мюллером. Уговорим его, чтобы он вышел из этого лабиринта.

– Надеюсь, так все и будет, Чарльз. – Раулинс заколебался. – Но как подействует на нас… близость с ним? Я имею в виду его болезнь… его воздействие на окружающих…

– Мерзко.

– Ты его видел уже после того, как это случилось?

– Да, множество раз.

– Я по-настоящему не могу себе вообразить, как это можно находится рядом с человеком, когда все его естество воздействует на тебя.

– Ощущение такое, словно ты забрался в ванну, полную кислоты, – ответил Бордман с некоторым сомнением. – К этому можно привыкнуть, но полюбить никогда, это как огонь по всей коже. Уродство, страх, жадность, болезни… хлещут из Мюллера.

– Ты сказал, что он человек чести…

– Был – и слава тебе, Господи! Если даже в мозгу такого достойного человека, как Дик Мюллер, кроются эти мерзости, то что же говорить об обычных людях? Только послать на них подобное несчастье, как то что выпало на долю Мюллера.

– У Мюллера было достаточно времени, чтобы самому сгореть от собственного невезения, – Заметил Роулинс. – Что будет, если к нему теперь вообще нельзя приблизится? Если то, что от него эмануирует, окажется настолько сильным, что мы не выдержим?

– Выдержим, – сказал Бордман.

В лабиринте Мюллер проанализировал ситуацию и прикинул свои возможности. В окошках визиоскопа были видны изображения корабля, пластиковых куполов и мельтешение крохотных фигур. Теперь он жалел, что не смог отыскать аппаратуры контролирующей четкость изображения. Но он считал, что ему повезло, что он может пользоваться этим приспособлением. Множество аппаратов в этом городе утратило свои свойства из-за износа каких-то узлов. Мюллеру удалось установить, для чего служат лишь некоторые из них, да и ими он пользовался далеко от идеала образом.