Люди добродушно переглянулись.

– Приходилось, – сказал Капитан. – И не один раз. Так что, думаю, мы с удовольствием предоставим эту честь вам.

– Правда? А…можно? – широко раскрыла глаза Вишня.

– Конечно, – заверил Капитан. – Тем более, что вы, после всего, что с нами произошло, уже не только почётный гость, но, практически, член экипажа. Так что готовьтесь. Ну, а теперь, действительно, почему бы не послушать продолжение? Только пусть сначала Умник уберёт со стола, а Штурман тем временем прочитает сам то, что мы уже слышали.

Надо ли говорить о том, что, пока я ходил по городку, то до синяков исщипал себе левую руку? Но щипки не помогли. Это был не сон. Но и явью это быть не могло тоже.

Однако – было.

Я находился в сотнях километров от Москвы, на территории Украины, в месте, где прошла часть моего детства, и часы показывали, что через двадцать пять минут наступит полночь.

Человек я достаточно эмоциональный, но и практицизм мне не чужд. Особенно, когда прижмёт. А сейчас меня прижало так, что я даже не мог сообразить, что лучше – плакать или смеяться. С одной стороны – чудо. Самое, что ни на есть настоящее. Чудо, которое произошло не с кем-нибудь, а именно со мной. А с другой – в результате этого чуда я оказался на ночь глядя в другой стране без документов, денег и предметов личной гигиены.

Кстати, что у меня с деньгами и, вообще, что у меня есть?

Присев на лавочку у подъезда знакомого двухэтажного дома (впрочем, почти все дома были мне тут знакомы), в свете, падающем из окна чьей-то кухни, я тщательно изучил содержимое карманов и обнаружил: не первой свежести носовой платок, полупустую пачку сигарет, зажигалку, журналистское удостоверение и двести восемнадцать рублей денег.

Да, не густо. На билет до Москвы явно не хватит. Разве что до Киева… Только, вот, кто у меня эти рубли возьмёт в уплату проезда, если ближайший обменный пункт здесь наверняка только в Житомире и вообще ночь на дворе? Кстати, о ночи. Ночевать-то где? В чистом поле? А ведь становится прохладно, блин… Можно, конечно, развести костёр в сторонке и пересидеть до рассвета. Вспомнить, так сказать, юность. Если ещё и картонку относительно чистую найти да пару-тройку газет, чтобы тело под рубашкой обернуть (бумага хорошо тепло держит), то и вздремнуть, вероятно, удастся. Ладно, удастся. А завтра что? Места хоть и знакомые, но знакомых-то давно никого не осталось. Семнадцать лет как-никак. Советский Союз успел распасться, какие уж тут знакомые… Опять же, люди военные на месте долго не сидят…

Дверь подъезда хлопнула, и на улицу из дома вышел человек.

Чуть выше среднего роста, моих лет, блондин, одет в спортивный костюм, в зубах – сигарета.

Человек хлопнул себя по карманам, невнятно чертыхнулся и покосился в мою сторону.

– Прикурить не найдётся? – спросил он.

Этот голос… Или я его уже слышал, или это магия детских воспоминаний срабатывает? Кто у нас был ярко выраженным блондином? Только Женька Микулич. Мой одноклассник. Нет, не может быть…

– Найдётся, – сказал я, доставая сигареты и зажигалку.

Он опустился рядом на скамейку, и я высек огонь. Язычок газового пламени осветил склонившееся к моим ладоням лицо, и я заметил длинный характерный шрам от ожога в форме восклицательного знака на его левой щеке. У Женьки Микулича был такой же.

– Извини, – спросил я, прикурив в свою очередь. – тебя, случаем, не Евгением зовут?

– Им самым, – спокойно подтвердил он, оглядывая меня с ног до головы. – Где я тебя видел?

– Жека! – сказал я, чувствуя, что улыбка неудержимо растягивает мой рот. – Семнадцать-восемнадцать лет назад мы виделись с тобой каждый день. Здорово, дружище!