Первые поручения в рамках дипломатических миссий за пределами Папского государства Тристан выполнял будучи приставленным к апостольскому нунцию Роберто Лицианскому, но очень скоро его редкостные дарования – усердие, осмотрительность и тактичность – убедили Джованни Баттиста и его советников в возможности доверять молодому человеку всё более и более сложные и щекотливые вопросы, для разрешения которых ему требовалась определённая свобода действий.

Подобного рода гордиевым узлом, несомненно, была крайне запутанная ситуация, возникшая в ходе Феррарской войны. Помимо того, что в силу разных причин в конфликт оказались втянутыми в той или иной степени все полуостровные княжества, в само́й Папской области обстановка усложнялась с каждым днём. Для того, чтобы её наладить, нужны были искусные стратеги, способные, подобно шахматистам, играть одновременно хотя бы две партии: одну – на внешнеполитической доске, а вторую – вероятно, более рискованную для Святого Престола – на внутренней. А объяснялось это тем, что в Риме на тот момент сформировались два противоборствовавших лагеря: с одной стороны, верные папе римскому кланы Орсини и Делла Ровере, а с другой – князья из рода Колонна, поддерживаемые кланом Савелли.

В общем, надо сказать, что жизнь нашего молодого дипломата была отнюдь не простой: союзник, с которым ещё вчера за ужином был скреплён священный и неразрушимый альянс, к утру мог превратиться в злейшего презренного врага – простую пешку, которую было необходимо убрать с доски, чтобы избежать шаха или получить возможность сделать рокировку, разменную фигуру, приносимую в жертву, чтобы обрести возможность нанести финальный удар…

Уже в самом начале осени 1482 года крутой поворот в политике Папского государства стал довольно ощутимым. Святым Престолом было решено положить конец войне, поэтому Тристан был послан ко двору Гонзага с целью продемонстрировать новую позицию Рима в отношении Феррары и Мантуи. И тем временем, пользуясь радушным гостеприимством хозяев и имея свободный доступ ко всем помещениям великолепного дворца, двадцатидвухлетний красавец уж точно не мог остаться нечувствительным к соблазнительным прелестям молодых знатных дам, пламенно выказывавших свой интерес к его особе в те холодные зимние вечера.

С первыми лучами мантуанского солнца Тристан, оставив свою юную наперсницу в объятиях Морфея, вернулся в свои апартаменты и уже пытался предаться желанной дремоте, когда настойчивый голос вернул его в реальный мир:

«Ваше Превосходительство… Ваше Превосходительство … Мессер…»

Стоявший под окном незнакомый солдат с небольшим пергаментным свитком в руке упорно требовал его внимания.

Послание, скреплённое легко узнаваемой папской печатью и адресованное Тристану, предписывало ему как можно скорее вернуться в Рим.

Таким образом, даже не дождавшись вестей с бранного поля, папский чиновник вместе со своей личной охраной был вынужден покинуть город Вергилия, однако успев при этом наспех набросать две записки, подобающие в таких обстоятельствах. В первой – предназначавшейся маркизу Федерико – он приносил свои извинения за столь скоропостижный отъезд и повторно заверял его и герцога Феррары во вновь обретённой поддержке главы Святого Престола; во второй – адресованной его милой Беатриче – выражал свою признательность за щедро подаренную ему минувшую ночь и желал ей встретить любовь, в которой она так нуждалась и которую её суженый не был способен ей даровать.

Целый день он провёл в седле, сделав единственную остановку в Болонье, чтобы накормить и напоить лошадей, прежде чем направиться к перевалу через Эмилианские Апеннины, взяв курс на Флоренцию.