У слова – изобилие значений,
и многие – желанью вопреки;
храни меня, Господь, от поучений,
которыми богаты старики.
Это странное время – старение,
предисловие расставания;
изнутри раньше плыло горение,
а теперь – лишь тепло остывания.
Вчера я на могиле брата
вдруг понял очень ощутимо,
что нет у времени возврата
и всё течёт необратимо.
В руках кого сегодня палка,
кто где сегодня на коне?
Жизнь коротка, и тратить жалко
её на мысли о говне.
Хотел сегодня про любовь я
вновь написать чего-нибудь,
но мудрости богиня Софья
шепнула мне: «Уже забудь».
В жизни этой, чувствами обильной,
после целодневной суеты
ясно вижу холмик мой могильный
и в бутылке – жухлые цветы.
Недаром так тоскливо я пишу,
что старость – это сумерки кромешные:
теперь уже я с лёгкостью гашу
кипящие во мне порывы грешные.
Давно я срок тяну земной,
а время льётся.
Охрана памятников мной
вот-вот займётся.
Ох, непрерывность похорон
хотел бы я притормозить;
уж очень часто стал Харон
моих друзей перевозить.
Никаких у меня уже дел,
ни трудов, ни долгов, ни забот,
нынче в зеркало я поглядел —
лучезарный седой идиот.
Ведут по жизни нас
надежды и стремления,
а если жар угас,
то – прелести дряхления.
С утра едва проснусь,
компьютер я включаю
и всю земную гнусь
за чаем изучаю.
Не дай ни грусти, ни тоске
гнать волны мрака,
весь мир построен на песке —
стоит, однако.
Кажется, насколько понимаю,
свой чердак я доверху заполнил:
вроде бы я всё запоминаю,
но уже не помню, что́ запомнил.
Имеет нашей памяти дурдом
лихое качество:
про всё, что вспоминал бы со стыдом —
забыто начисто.
Когда идут осенние дожди,
мне разное в их шелесте сочится:
то «больше ничего уже не жди»,
то «может ещё многое случиться».
В былое тянутся ступени
уплывших лет,
а на ступенях – тени, тени
тех, кого нет.
Мне возраст печали принёс,
которыми надо делиться:
мне нравилось жить на износ,
и он не замедлил явиться.
Между рожденьем и кончиной,
в любой из жизни день и час,
необходимо быть мужчиной —
Бог это очень ценит в нас.
Текут остатки от остатка,
плывут года и облака,
но жизни тёмная загадка
мной не разгадана пока.
Я дней уплывших череду
порой так ясно вспоминаю,
как будто вновь по ним иду
и много в жизни понимаю.
Я на восьмом десятке лет —
печально, радостно, обидно —
вдруг ощутил души расцвет.
Перед разлукой, очевидно.
Редеет облаков летучая гряда,
подумал я привычно и цитатно;
уже не тороплюсь я никуда
и слышу жизни шум уже невнятно.
Здесь неудача, там беда,
но есть и радостные факты,
и по дороге в никуда
бывают чудные антракты.
Сегодня очень остро я почувствовал,
какой я в этой жизни гость случайный,
как будто ненароком поприсутствовал
на собственной кончине беспечальной.
Порывов дурачиться более нет,
серьёзность со мной неразлучна;
я сделался взрослым на старости лет,
а это обидно и скучно.
Я людей неохотно прощаю —
удивительный старческий грех,
но на небе зато – обещаю,
что ходатаем буду за всех.
Приблизившись к таинственному краю,
храним покуда промыслом Господним,
я тихо сам с собой в снежки играю
запомнившимся снегом прошлогодним.
Не надо глубоко в себе копаться,
отыскивая сумерек явление:
люблю я засыпать, а просыпаться
теперь уже люблю гораздо менее.
Жить на свете я очень люблю,
но не шляюсь по скользким эльбрусам,
ибо дома здоровье гублю
с удовольствием я и со вкусом.
Как ни живёшь, а в результате,
когда, по сути, песня спета, —
на что я жизнь мою потратил?
И нету связного ответа.
Скит, затвор, берлога, келья —
я сюда хотел давно,
есть запас еды и зелья,
книги, мысли и окно.