Гривасов не удержался и метнул торжествующий взгляд в сторону Разладина. Трое против одного.

– Что ж, – пробормотал Вакуленко, сделав паузу после слов Власова, – Марк Андреевич, еще раз хвалю вас за всестороннее изучение проблемы и оригинальный подход, но сам я тоже склоняюсь к мнению Филиппа Сергеевича. Хвалю весь отдел за проделанную работу. Считаю совещание наше завершенным. Можете вернуться к исполнению своих обязанностей.

Разладин изумленно посмотрел на Осипа Евдокимовича. На лице Марка читалось недоумение. Его коллеги один за другим покидали кабинет, а Разладин все пытался понять, что такого сказали Илья и Филипп, какие аргументы привели, чем его победили. Они наговорили море неопределенной чуши, а Вакуленко, даже не пытаясь пораскинуть мозгами, просто примкнул к большинству. Марк почувствовал, как съеденный на обеде салат тошнотой подступает к горлу.

– Марк Андреевич, в чем дело? – Вакуленко удивился, что Разладин все еще стоит в его кабинете, причем стоит с таким перекошенным лицом, что самому Осипу стало не по себе. – Вы здоровы?

– Здоров ли я? – Марк пару раз усмехнулся, резко подернув плечами.

– Знаете что, – Вакуленко заметно растерялся. Его обвислые пухлые щеки вздрагивали вслед за плечами Разладина, – возьмите-ка себе отгул на сегодня. Вы хорошо поработали, но вам явно нездоровится. Ага?

Марк еще раз усмехнулся этому «ага».

– Ладно, – медленно кивнул он и вышел из кабинета, не глядя на начальника.

Разладин прошел мимо остановки. От трясучки в трамвае могло и стошнить, поэтому он решил идти пешком. Дорога до дома заняла два часа. Зайдя в квартиру, Марк снова погрузился в апатию. Он ненавидел свободное время, но сегодня еще больше он ненавидел свою работу и коллег. Разладин вспоминал разговор на планерке, все пытался понять, о чем же говорили Осип, Филипп, Власов… С Яной все ясно – та действовала назло Разладину. Но эти-то трое чем победили? Благодаря каким аргументам? Из-за чего теперь несколько отличных опытных специалистов выбросят на обочину?

Хуже всего то, что в глубине души Марк знал ответы на эти вопросы. Но ответы были настолько ужасными, что он боялся их признать, боялся о них думать. Но даже неназванные они щемили сердце – настолько сильно, что Разладин уже поздно вечером, лежа в темноте, безнадежно и беззвучно заплакал. Лишь редкие соленые капли стекали по его лицу, а прерывистое дыхание рассекало темноту комнаты.

– Почему вы плакали? – удивленно спросила Елена, когда пациент начал рассказывать, как началась его рабочая неделя.

– Честно говоря, в тот момент я плохо понимал свои эмоции. Мне просто было очень… грустно. Так грустно, что невозможно было сдержать слез. – Произнеся последнюю фразу Марк буквально размяк в кресле. Лукьяненко с жалостью оглядела его обессиленную фигуру. – Наверное, все-таки скоро уволюсь, – внезапно передернул он разговор на другую мысль. – Может быть, и месяца не доработаю.

– Что происходило в следующие дни: во вторник и сегодня? Была ли какая-нибудь реакция на произошедшую ссору с вашим коллегой?

– Ничего особенного. Только Гривасов ходил, задрав нос, петушился. Гордился тем, что именно его список одобрили, а не мой.

– Вы злитесь на него, Марк?

– Злюсь? Нет. Плевал я на него. Пусть говорит и делает, что хочет. Меня не волнует.

– И тем не менее вы плакали вечером в понедельник.

– Да, но… Поймите, не от обиды на Филю плакал, не от неудачи в споре на совещании и уж конечно не от того, что окна не дали открыть, – разве это поводы? Мне… не знаю… Мне просто было больно на душе. Не знаю, как еще вам объяснить. Наверное, все навалилось.