Когда-то, ещё четверть века тому назад, я подумал: творчество протекает в оргазме, и если так, и если мир продолжает быть творимым, то Бог пребывает в непрерывном блаженстве оргазма, а пространство, но уже не наше, среднего и никакого рода, а античная Ρέα, пространство-женщина, пространство-мать порождает детей этого оргазма: стихи, мелодии, картины, звёзды и галактики. И идеи. И мысли – ухваченные и приватизированные нами фрагменты и осколки, дребезги идей.

И я тоже стараюсь вести себя с пространством по-мужски.

В известном смысле пространство – пустота, такая же ненасытная утроба, такая же всепорождающая матка. Пространство, движущееся от меня, создает эффект Допплера, полно энтропии и разбегания всех от всех, настоящая утроба материализации. Пространство, двигающееся ко мне, надвигающееся на меня – матка, из которой вываливаются мысли, смыслы, идеи и просто знания.

Всё дело в позиции и ориентации в пространстве: если ты движешься в нем, пространствуешь, странствуешь по нему, ты сам монотонен и гомогенен ему, но стоит только остановиться, зависнуть, перестать течь и двигаться – ты становишься контрастен пространству, ты противостоишь ему, ты в состоянии отодрать себя от пространства и… стать ему собеседником.

Собственно, это и всё, что я хотел сказать этим этюдом.

Двенадцатый час ночи воскресенья, завтра – опять на работу. За плечами – утомительный и суетный отдых. Я хочу спать.

– Алло, привет.

– Привет.

– Маленький вопрос – зачем нужна история и что это такое?

– Я спать хочу, до слез.

– В гробу выспишься. Зачем история и что это такое? В двух словах.

– В двух словах?

– Ладно, в пяти.

– Хорошо, ровно пять. Первое, нет, сначала, перед первым, нулевое. В античные времена, когда история только начиналась, история была единственной наукой. Математика, физика, геометрия входили в философию, география была жанром литературы, нечто вроде фантастики. А под наукой подразумевалась только история. Она так и называлась хистерос, что значит матка. Истерика – это зов, голос матки, нечто утробное. Это и есть нулевое значение истории.

А теперь первое – история нужна для поиска смысла. Плыть в дерьме бессмысленности никому неохота. Всем хочется знать – а на хрена? На хрена столько крови и жертв – и все впустую, все жертвы напрасные и почти всегда безвинные? Ведь не может же быть так, чтоб все это: просто так – фуфло исторического процесса, напрасная трата человеческого материала и времени. Мы тщимся и из кожи вон понять хотим, что же мы такое делаем и зачем? Потому что всякий честный человек понимает, что никаких исторических личностей нет, в том смысле, что никто никогда не действует в расчете на историю, даже самые маниакальные наполеоны, стоящие в позе гениев истории реально поступают и сообразуются не с ней, а со своими микроскопическими, сиюминутными целюшечками и притязаньицами. Наполеоны лишь равняются на других наполеонов и потому им кажется, что раз предыдущие наполеоны – исторически заметные микробы, то и они могут стать такими же или даже еще больше, в размер бациллы.

– Как же можно увидеть смысл истории, если нет исторических действий, действий, сомасштабных истории?

– Так ведь смысл ловится и улавливается не в действиях, а в рефлексии их, а рефлексия безразмерна и потому может вмещать в себя гораздо больше содержания, чем одна отдельно взятая жизнь.

– Хорошо. Дальше!

– История – это всегда поиски будущего.

– Не понял.

– Вот мы, например, не знаем, чем, как и когда кончится чеченская война, которая идет уже более двухсот лет. Дольше тянулась только Иудейская война. Она кончилась тем, что Рим пал, иудеи оказались в рассеянии, а Европу заполнили христиане и варвары. История уже дала нам свою версию окончания Чеченской войны, независимо от того, сколько раз ее будут заканчивать многочисленные российские президенты.