– Они же не привязаны к одному вагону? – Стефан не обращает внимания на мою заминку. – Не думай, что я вроде домашнего полтергейста, это меня обижает.

– Он рассуждал о безумии, – вслух думаю я, отчаянно вспоминая отрывки детской сказки.

– Я повидал многих безумцев, – ухмыляется Стефан.

– Вы – чеширский кот, – механически повторяю я.

– Я не был в Чешире, – говорит Стефан. – Поэтому называть меня так будет неправильным. Кэрролл жил в Чешире какое-то время.

– Но вы кот!

– Проводники должны уметь проходить везде, даже в самые труднодоступные места. Кому, как не котам, доступно это тонкое искусство?

– Но вы курите, – хватаюсь за последний аргумент, как за соломинку.

– Никто не запрещал котам наслаждаться трубкой, набитой хорошим табаком, – парирует Стефан.

– Но вы выглядите как человек…

– Я могу выглядеть как захочу. Или как того требуют обстоятельства.

– Это не может быть правдой, – я снова опускаюсь возле зеркала.

– Ты привыкнешь. Все привыкали.

Он снова взмахивает ладонью и блики, до того мелькавшие в зеркале, начинают превращаться в размытые очертания и образы.

Я в испуге отшатываюсь от зеркала, но тут же возвращаюсь обратно.

– Что это?

– То, что поможет тебе сделать выбор, – Стефан делает третий взмах рукой, а я вижу в зеркале знакомый интерьер квартиры.

Закрываю лицо руками. Мне хочется кричать.

– Ты ничего не увидишь, если не будешь смотреть, – сквозь гул в ушах я слышу Стефана.

– А если я не хочу смотреть? – дрожащим голосом спрашиваю я.

– Тогда ты не сможешь сделать выбор.

Я открываю глаза.

– Почему время идет вспять? Объясните, – почти жалобно прошу я.

– Ты в Зазеркалье, Алиса. Не забывай, что здесь все наоборот. Ты же читала книгу.

– Что будет, когда все песчинки окажутся наверху?

Стефан задумчиво смотрит в зеркало, которое отражает до боли знакомую мне прихожую.

– Ты начнешь сначала.

Я не уточняю, что он имеет в виду. Все мое внимание приковано к зеркалу.

Я так скучала…

Спустя 50 минут после моей смерти

После смерти Алисы Дюфур прошло почти пятьдесят минут. Но Стас ничего об этом не знает. Он ходит по своей квартире туда-сюда, словно перед ним поставлена задача пройти определенную дистанцию.

Стас ходит молча, в квартире ему не с кем разговаривать. Стас живет один.

Он крутит в ладонях ножку бокала, не может решить – можно ли ему выпить. Нервная система требует, чтобы ее успокоили обжигающим напитком. Но подсознание диктует необходимость немедленно завести машину и ехать к Алисе. Подсознание тоже не знает, что Алисы больше нет.

Внезапно Стас останавливается напротив большого зеркала, столько лет висящего в прихожей. Кто повесил его здесь? Вроде мама. Да, точно мама, больше некому. В квартире Стаса не бывает женщин. Конечно, кроме Алисы. Ей он позволяет многое, чего не позволил бы никому. Но Алиса отличается от других. Она пробуждает в нем то, что было скрыто от него самого.

В своей жизни Стас нравился многим женщинам. Они баловали его своим вниманием, а он принимал это как должное. Но, встретив ее, он понял, что все, что было раньше, – пыль. Он дарил цветы девушкам, имен которых и не вспомнит под страшной пыткой. Цветы были роскошные, девушки тоже. Но все это так неискренне, так фальшиво. Он не хотел, чтобы в его отношении к Алисе был малейший намек на фальшь. Он хотел по-настоящему. Стас долго выбирал цветок, который отразил бы то чувство, которое с каждым днем укреплялось в нем. Гардения как символ чистоты и искренности, хрупкая и нежная. Алиса увидела в нем что-то другое. Но ведь она не была похожа на других, за это он ее и полюбил.

Когда-то слово «любовь» пугало Стаса, он бежал от нее и пытался скрыться в объятиях той, которая не говорила таких страшных для него слов. С Алисой все было по-другому. Впервые он захотел сказать то самое ужасное слово и даже не боялся его произнести. Но она не позволяла ему. Стас чувствовал себя неловко, ему не нравится, когда его