С огнём весной всегда – из рук вон плохо…
А нам с тобой – тереть глаза да охать:
ну, отчего же листья вспыхнуть не хотят?
Они хотят, но… у желанья есть предел,
как и в стихах: как ты себя не мучай,
когда расплавишь лёд под листьев кучей,
погаснет пламя… Ты ж не этого хотел?
Слушай
Слушай: может быть, услышишь…
Не услышишь, – не поймёшь.
Кто-то, может, рядом дышит, —
ты не слышишь: правда – ложь…
В облаках плывёт куда-то
зарифмованная боль…
Роль глухого воровата,
ты глухого не неволь:
он такой, каким когда-то
уродился. Жизнь глупа —
у него ума палата,
но душа, увы, слепа:
наугад бредёт по свету
и на ощупь ищет смысл…
Смысла в смысле смысла нету,
смысл – когда в раздумьях мысль.
Просто пишется порою
не о том. Прости, – устал:
трудно быть твоим героем —
я иллюзий не питал.
Скучно
Холодеет рот от скуки,
ноет правое плечо,
вместо слов толпятся звуки,
зазывая на крючок…
И никак не разобраться:
щупай – всё равно не то…
в голом зеркале паяцем
ржёт безумный конь в пальто…
Не глумись, ноздря… Осколки
захрустели под пятой…
Скучно… нет от жизни толку
в этой комнате пустой…
Зима (минус 36 и 6)
Зима… Уныло и темно…
В пространстве – замкнутом и стылом —
как облачка, колечки дыма
плывут в замёрзшее окно…
Как будто вечность замерла
в столетних половицах пола…
Я к этой вечности приколот:
жизнь, как и комната, – мала…
Зима… И в липкой тишине
ворчать не прекращает тёща…
С ворчаньем жить, наверно, проще
моей простуженной стране…
И голоса едва слышны,
как на заброшенном погосте:
дожди перемывают кости —
они безропотно грешны…
Зима… Простуженный и злой,
хрипатый голос только жальче…
А в зеркале – уже не мальчик…
Увы, и тут не повезло…
И в комнате опять темно…
В пространстве – замкнутом и стылом —
моя душа колечком дыма
плывёт в замёрзшее окно.
Вальс невпопад
Подметает город осень:
на траве пожухлой проседь,
в небе хмуром лета просинь
выцвела до дыр,
жёлтых листьев эполеты
на деревьях неодетых, —
только я и… бабье лето
путаем следы.
Все в округе поредело,
даже дворник – между делом,
да и то всегда несмело —
листьями шуршит…
Ты прости меня, прохожий,
что опять мы не похожи:
осень я свою не прожил,
нет нужды спешить.
Было всё, а что-то – мимо…
Это знать невыносимо…
Но давай судьбе простим мы
осень на дворе.
Ей бы – и зимой, и летом,
и весной – кружить по свету,
чтобы с песней недопетой
в костерке гореть…
Мальчишкам Северного Флота
В купе плацкартного вагона,
как сельди в бочке, – морячки,
и все, как будто бы знакомы —
не сыновья, а всё ж – сынки:
почти забытые улыбки,
почти забытые слова,
уже есть право на ошибки,
и жизнь – прекрасна и нова́…
Слова не выдохну пустые,
в глазах надеждой утону,
и отношения простые —
чтоб ощутить свою вину…
И волны Баренцева моря
перекрывают стук колёс,
но морячок прибудет вскоре
туда, откуда чёрт унёс…
Забуду выдох полупьяный:
там, братцы, лучше не служить, —
но буду помнить капитана,
который приказал им – жить!!!
И буду помнить страх в подлодке,
пропахшей потом всех морей…
Давай, моряк, по чарке водки
нальём – за наших матерей!
Мальчишечка, мальчишка,
не рви мне душу в клочья,
и так хватил я лишку
с тобой бессонной ночью.
Моя провинция
Провинциальная – до боли – тишина:
почти зима, почти весна, почти что лето,
почти что осень, – все четыре есть куплета,
а песни нет… поди, провинция грешна…
А я живу неброско и смиренно —
провинциальный, но российский гражданин…
Я не ломал судьбу через колено,
в пылу выскакивая из своих штанин…
Мне так хотелось быть всегда в порядке,
но чтоб – не выбиваясь из последних сил…
Я был, конечно, у страны – в остатке,
но и судьбой своей её быть не просил…
Я сплю спокойно… только на рассвете
уже лет десять нарушаю свой покой,
чтоб на вопрос единственный ответить: