Боскомб вскочил на ноги, но Пирс, оттеснив его плечом, прошел мимо, подошел к дивану и пошарил рукой за спинкой. Он извлек оттуда пару изношенных туфель с оторванными носами, стоптанными отваливающимися подошвами и заляпанные грязью, еще не успевшей застыть. В один ботинок были засунуты грязные нитяные перчатки.

– Я полагал, вас следует поставить в известность, сэр, – настойчиво проговорил Пирс, потрясая ботинками. – Эти перчатки, сэр, – они порваны на костяшках, и в них застряли мелкие осколки стекла. Очень хорошо! А теперь это окно… – Он подошел к окну, где сквозняк раскачивал штору. – Поначалу я заглянул сюда, потому что… э-э… видите ли, сэр, я подумал, что за занавеской может прятаться кто-нибудь. Прятаться там никто не прятался, но я заметил под ней осколки стекла. Тогда я приподнял ее, вот так…

Окно было прикрыто неплотно. Стекло одной из створок, как раз под шпингалетом, было выбито. И даже с середины комнаты они могли различить на белом подоконнике грязные следы, там, где их оставила соскользнувшая нога.

– А, сэр? – спросил Пирс. – Эти ботинки больше похожи на те, которые надел бы убитый. Так что, это, наверное, они и есть, а не те белые штуки, что у него на ногах? Очень хорошо, сэр. Тогда вам лучше спросить у этих людей, не попал ли он, в конце концов, в дом через это окно… Особенно если… вот, поглядите-ка… как раз за окном растет дерево, на которое вскарабкается даже ребенок. Вот так!

Последовала долгая пауза, потом Мельсон рывком повернулся.

Стенли опять зашелся в жутком хохоте, молотя рукой по спинке кресла.

– Мой друг болен, – заметил Боскомб очень тихо.

В глубине его глаз, которые одни остались неподвластны его воле, превратившей сухое, с резкими чертами лицо в непроницаемую маску, метался животный страх; он был напуган до умопомрачения – не подозрением в убийстве, но чем-то сокрушительным, чего он никак не мог предвидеть.

Это, подумал Мельсон, еще больше все усложняет. Человек, который не заметил разбитого окна и грязных следов на подоконнике, не преступник, допустивший просчет; такой человек должен быть просто сумасшедшим.

– Мой друг болен, – повторил Боскомб, прочистив горло. – Позвольте мне принести ему глоток бренди… Возьми себя в руки, ну же! – резко бросил он Стенли.

– Бог ты мой! Ты что, извиняешься за меня? – спросил его гость, всю веселость которого как рукой сняло. – Болен я, стало быть? И конечно, сам о себе позаботиться не могу? Слушай, я, наверное, скажу им все как есть. – Он широко ухмыльнулся. – Хэдли через минуту будет здесь, он это одобрит… Роберт, мой мальчик, – обратился он к констеблю с бравадой, хотя дергающиеся веки выдавали его с головой, – черт бы тебя побрал… тебя и всех тебе подобных… всю вашу мусорную кучу… всю вонючую… – Голос сорвался на крик, он беззвучно хватал ртом воздух. – Ты хоть знаешь, кто я такой? Знаешь, с кем ты разговариваешь?

– Я все гадал, – произнес доктор Фелл, – сколько времени пройдет, пока вы нам расскажете. Если память мне не изменяет, вы одно время были главным инспектором Департамента уголовного розыска.

Стенли медленно повернулся в его сторону.

– Вышедшим в отставку, – добавил он. – С почетом.

– Но, сэр, – запротестовал констебль, – неужели вы не спросите их?

Доктор Фелл, казалось, не слушал его.

– Дерево! – вдруг прорычал он. – Дерево! О боже! О Вакх! О моя древняя шляпа! Ну конечно! Это ужасно. Скажите… – Он взял себя в руки и повернулся к Пирсу. – Мой мальчик, – продолжал он благожелательным тоном, – ты прекрасно поработал. Я спрошу их, можешь не сомневаться, обязательно спрошу. Но сейчас у меня есть для тебя задание. – Говоря все это, он достал записную книжку и карандаш и теперь что-то быстро писал. – Кстати, ты дозвонился до Хэдли?