Часы и дилеммы. Серия «Мир детектива» А. Э. В. Мейсон

У самого подножия лестницы директор отеля давал инструкции служителю в ливрее. Недалеко от него пять молодых людей – трое мужчин и две женщины – стояли рядом нетерпеливой группой. На этом курорте был разгар летнего сезона, и звук голосов из столовой за стеклянными дверями совершенно заглушал грохот прибоя на берегу.

– Так я и знала, что Джоанна запоздает, – сказала хозяйка этой компании, оглядываясь в салоне, разделенном на уголки с плюшевыми перегородками и восточными столиками. – Это соответствует ее новой манере.

В эту минуту названная девушка сбежала по широкой лестнице, это было стройное яркое создание двадцати двух лет с большими карими глазами и свежим личиком, которое она раскрасила в оранжевый цвет. Ее губы были того ярко-пунцового цвета, благодаря которому женская помада может соперничать с мундирами гвардейцев. У нее, конечно, не было ни веера, ни перчаток, но на ее тонкой белой шее была нить блестящих бус, которые могли бы быть жемчужинами, если бы их огромный размер не свидетельствовал о подделке. На Брамлея, молодого врача из группы пяти, она произвела забавное впечатление будто она очень старалась разыгрывать роль молодой дамы из дансинга. Она через край была полна готовностью как следует насладиться этим вечером.

– Простите, пожалуйста, Марджори, что я запоздала, – крикнула она хозяйке и внезапно остановилась на последней низкой ступени. Вся ее радость угасла в одно мгновение. Она сжала руки и потом закрыла ими лицо. Но в промежуточное мгновение Брамлей успел прочесть такой неприкрытый ужас в ее глазах и в трепете губ, что это поразило его. Слабый стон сорвался с ее губ, и она упала, как будто бы ее кости расплавились внутри ее тела. Она соскользнула на пол около балюстрады. Раньше, чем Брамлей успел подхватить ее, она лишилась чувств.

– Какой номер ее комнаты? – спросил он.

– Двадцать третий, на первом этаже, – сказала Марджори Хастингс. – О, я надеюсь, что с ней ничего серьезного?

– Я не думаю, что имеются причины для беспокойства, – заверил ее врач. Он обернулся к директору отеля. – Пришлите горничную.

И, с удивительной легкостью подхватив девушку на руки, он понес ее вверх по лестнице.

С площадки он крикнул вниз:

– Идите лучше все обедать! Мы придем после.

Но прошел почти час прежде, чем Брамлей присоединился к компании у стола, и появился он один.

– Джоанне ничего не нужно, она теперь спит, – объяснил он.

– В чем было дело? – спросила Марджори Хастингс.

– Не имею никакого представления, – ответил Брамлей. – На самом деле у нее ничего нет.

– Я могу это объяснить, – сказал полный жизнерадостный человек, сидевший по другую сторону Марджори Хастингс. – Вы Джоанну встретили вчера впервые. Я же могу вам сказать, что она это выделывает уже несколько лет. Сначала она хотела стать художницей и месяцами мазала краской дни напролет. Когда это провалилось, она брызгала чернилами по бумаге, всю ночь, в течение еще месяцев. Когда это провалилось, она увлеклась открытым воздухом и стала учить мисс Лейч играть в гольф. Когда это провалилось, она принялась за кабаре. Теперь она провалилась сама. Джоанна – сущая прелесть, но ей недостает человека, который бы ее время от времени сек.

Он кратко рассказал ее историю: ни отца, ни матери, где-то тетка – совершенно бесполезная, собственная квартира в Пэлл-Мэлл и достаточный доход.

– И всегда немного нервничает, – заключил он. – Этот случай не для вас, Брамлей, она – объект для психопатов.

Брамлей энергично потряс головой. Он был хирургом, уже славившимся своими операциями, и твердо верил, что скальпель – лучший друг человека, а психоанализ – ересь ересей.

– Все это болтовня, с полоумными орудуют шарлатаны, – уверенно заявлял он. Подобно многим блестящим людям, он был немного слишком самоуверен в своем отношении к вещам, которых не знал. Его, тем не менее, смутил обморок Джоанны Уинтерборн. На следующее утро, когда остальные отправились играть в гольф, он остался в отеле.

Джоанна спустилась в одиннадцать. Она шла твердой походкой, под ее глазами не было тени, обморок не оставил на ней другого следа, кроме того, что она была в дорожном костюме.

– Вы уезжаете? – спросил Брамлей. Он увидел открытую дверь багажного лифта и за нею – чемоданы с ее инициалами.

– Да, я оставила Марджори записку. Мне было здесь очень хорошо, но мне надо ехать.

– Очень жаль, – сказал Брамлей. – Я бы охотно еще присмотрел немного за вами.

Джоанна благодарно улыбнулась:

– Это очень мило, – сказала она. – Но то, что со мной случилось вчера вечером, уже случалось три раза; я не могу перенести ни места, где это случилось, ни чего-либо, связанного с этим. Я не могла бы остаться здесь еще день. Я не в состоянии объяснить этого, но я не могу.

Джоанна теперь говорила совершенно не ломаясь. Она не разыгрывала никакой роли, а была самой собой: девушкой, которую терзает непонятное явление, и которая ищет единственный путь исхода, подсказанный ей инстинктом. Брамлей не пытался ее отговорить.

– Если вы пошлете вашу горничную с багажом на вокзал на омнибусе, я пройду с вами пешком, – сказал он.

Они вышли вместе на приморскую набережную, и во время пути Джоанна согласилась рассказать о себе больше, чем она это делала до сих пор.

– В первый раз я так глупо себя вела, – сказала она, – на парусной яхте месье де Ферро около Бордо позапрошлым летом. Следующий раз был в мае прошлого года. Я совершила поездку на автомобиле, и автомобиль сломался в Дофине, между Ле Грав и перевалом Лотарэ. Я стояла на краю дороги и упала так же, как вчера вечером. В третий раз я, к счастью, сидела. Это было в цирке «Сент-Этьен». У меня нет никакого представления, почему это случается. Так вот, я с тех пор не могу терпеть ни яхты, ни автомобиля, ни цирка. Теперь я буду бояться всякого отеля на берегу моря. Жизнь попадает во все более узкие рамки.

Она закончила свои объяснения веселой улыбкой, которая не скрыла от него, что ее тревога была самой подлинной. Брамлей посадил ее в вагон.

– Вы предоставите мне шанс? – спросил он, пожимая ей руку. – Неладно, что с такой молодой и здоровой девушкой, как вы, случаются подобные припадки. Этому должно быть какое-нибудь объяснение, а значит, против этого может быть и лекарство.

Щеки Джоанны сильно покраснели. В ее глазах сияла благодарность. Брамлею не повредило то, что он был представительным молодым человеком стройного гибкого сложения.

– Конечно, я буду очень благодарна, если вы обо мне позаботитесь, – сказала она. И поезд отошел от станции.

Брамлей прошел обратно в отель и навел в тот же вечер некоторые справки у краснощекого оптимиста, который дал самую лучшую медицинскую аттестацию семейству Уинтерборн.

Об эпилепсии ничего и слышно не было. Нервная, артистическая порода – конечно. Например, отец предпочитал рисовать птиц, а не стрелять их. Странный вкус, не правда ли? Но у всех у них была чистая кровь и ясные глаза, как у самой Джоанны.

– Нет, нет, это дело не для вас, Брамлей, оставьте ваш скальпель в кармане. Джоанне следует обратиться к мозгоправам.

На этот раз Брамлей не стал презрительно качать головой. Очевидно, в теориях «мозгоправов» все-таки что-то было. Конечно, это была ересь, но, тем не менее, он невольно стал рассматривать этот случай с их точки зрения. Он рассуждал: «Девушка нервная, как наследственно, так и по собственному расположению, испытывает переживание, которое Природа, в своем стремлении выжить, затаивает глубоко в подсознании этой девушки, глубоко под уровнем памяти. Само переживание было достаточно страшным, чтобы потрясти ее рассудок. И время от времени нечто, какое-нибудь слово или какой-нибудь предмет, связанный с этим переживанием, снова вызывает в более мягкой форме первоначальный ужас. Единственное излечение может состоять в том, чтобы восстановить это переживание в ее памяти. Тогда она поймет, и припадки исчезнут».