Валентина Николаевна Иванченко окончила Высшую художественную школу в столице – «Вышку» в просторечии. Преподаватели говорили, что у нее есть большие способности и пророчили ей карьеру в живописи, но художником Валентина Николаевна не стала. Не чувствовала в себе божественной искры. Она была женщиной и понимала, что служить высокому искусству можно только отрекшись от всего личного, принеся в жертву семью и благополучие. Не была она способна на жертвенность, и решила служить Аполлону расчетливо и с пользой. Продав загородную дачу, оставленную родителями (эта дача была ей совсем ни к чему), Валентина Николаевна открыла небольшой выставочный салон на улице Ерубаева и стала собирать молодых, подающих надежды художников. Ой, каким непростым было начало! Сколько кабинетов пришлось пройти! Для стартовой выставки она наскребла полтора десятка работ, своих, пылившихся на родительском чердаке, да еще помогли старые друзья по школе. Но в отделе по культуре при Горсовете ей откровенно дали понять, что без опоры на национальную культуру салону не позволят работать. Пришлось повесить, по рекомендации этого отдела, бездарную мазню Жаныбекова, вообразившего себя великим сыном казахского народа. Этот Жаныбеков теперь регулярно приходит, дурно пахнет, надолго рассаживается в центре зала и надоедает Валентине: «Почему до сих пор не продали мои картины? Я нарисовал еще три, завтра принесу…» Приходится терпеть, выкручиваться, объяснять, что места нет, нужно подождать. А молодые ребята потянулись к Валентине. После строгого отбора она оставила пятерых самых способных, да еще пришлось держать Фариду Беклемишеву, полную бездарность, но без национальных кадров никак нельзя.

Ребята были молодые, все очень разные, и Валентина терпеливо занималась с ними. Учила тому, что знала и умела сама: как владеть карандашом, углем и кистью, как натягивать и грунтовать холст, как класть тени… Удачные этюды выставлялись на продажу, и постепенно салон приобретал известность. Стали поступать заказы – на натюрморты, на букеты цветов и на портреты, большей частью по фотографиям почивших родственников. Валентина понимала, что такого рода заказы опасны для художника: можно скатиться к иллюстративности, потерять тонкое ощущение жизни на полотне, но нужно было как-то существовать, зарабатывать деньги. Понимала она также, что из Миши Визильтера никогда не получится подлинного художника, слишком увлекался он цветовыми эффектами, зато его букетики и слоники охотно покупались непритязательной публикой.

Большие надежды подавали трое. Эрику – легкому, стремительному и в жизни, и в творчестве – не хватало усидчивости, терпения, тщательности в работе, отчего его картины носили характер незавершенности, эскизности. Что делать, таков был его характер, а характер художника неминуемо проявляется в его работах – так философствовал профессор Вязников в Вышке, и только пережитая трагедия или высокое чувство способны изменить общее восприятие жизни художником. Эрику это не грозило – у него была состоятельная семья, и он свободно скользил по жизни.

Костя был прямой противоположностью Эрику. Медлительный неулыбчивый тугодум, он обладал исключительной работоспособностью. Всегда недовольный собой, он снова и снова смешивал краски, пока не добивался своего. Его картины были его собственным отражением – вязкая тяжесть обнаженной земли, несокрушимость стволов деревьев, тугая, маслянистая зелень листвы. Костя шел дорогой поиска и тяжелого труда, где много неудач и редко-редко мелькает озарение. Хватит ли у него работоспособности, чтобы выйти на признание ценителей искусства?