– Опять эта мымра-математичка, – морщился Сережа. – Достала она меня.

– Это не она, это ты ее достал! Она несчастная женщина, у нее болеют дети, муж выпивает, а тут вы портите ей и без того тяжелую жизнь. А Денис Евгеньевич жалуется, что на уроках физики ты о чем-то мечтаешь, не слушаешь его объяснения…

– Да что мне его объяснения? – отговаривался сын. – Я и без него знаю закон Ома. Я «Занимательную электротехнику» Перельмана давно уже прочитал. Ну ладно, не нудись, так уж и быть, исправлю я оценки и по математике, и по физике, чтобы не приставали к тебе.

Он набрел на этот салон случайно. Болтался бесцельно по улицам, томимый бездельем, какой-то неясной безысходностью. На его Федоровке – рабочем поселке на задворках Караганды – вообще была серая тоска. Грязная улица с обшарпанными пятиэтажками, через дорогу – унылый подслеповатый куб заводской проходной, справа от него – ржавые ворота, из которых выезжали ржавые грузовики с какими-то железками в кузове. Дальше, за заводом, – карьер, вздыбившийся безобразными кучами песка с клочьями полурастаявшего грязного снега. Снег в поселке никогда не был белым, он даже падал серыми хлопьями, а упав, тут же покрывался черными разводьями. По улице шли одетые в серое, безразличные люди, не отрываясь, смотрели вниз, себе под ноги, чтобы не оступиться, не поскользнуться на затоптанном снегу, чтобы спрятать глаза от серого неба, низко нависшего над черной землей.

В городе было не так томительно. Ходили автобусы, туго набитые людьми, плотно стоявшими на остановках. В витринах магазинов стояли манекены с нелепо раздвинутыми, неподвижными руками. Стайка смеющихся девушек прошла мимо, занимая почти весь тротуар, так что Сереже пришлось посторониться, и он еще долго смотрел им вслед, недоумевая, чему они могут радоваться. Девчонок Сережа не принимал и не понимал. Все они были ломаки, жеманно хихикали и болтали всякую чепуху, стреляли глазками, бездумно зубрили школьные предметы. О чем с ними можно говорить? Разве что – дай списать домашнее задание, а то я не успел…

На фасаде была надпись: «Художественный салон “Эврика”». Сережа поморщился: от этого салона, и особенно от эврики, за версту несло мещанским самохвальством.

Салон – это что-то такое напыщенное, напудренные дамы и кавалеры раскланиваются и приседают в реверансе, разводя руками, как манекены в витрине. Он прошел было мимо, но почему-то остановился. Надпись была легкой, стремительные буквы выстроились в безупречную строку, а язычок у «Э» изящно поддразнивал Сережу. Потоптавшись, он толкнул дверь, легко и услужливо расступившуюся перед ним. Внутри салон был освещен ровным, теплым светом. Он нерешительно переминался с ноги на ногу, не зная, что предпринять. Невысокая и стройная молодая женщина, какая-то очень ладная, Сережа не смог сразу разобраться, почему она ему так понравилась, вышла навстречу.

– Вы что-то хотели?

Сережа конфузливо топтался, стащив с головы шапку, мял ее в руках, беспомощно озирался.

– Вот я шел мимо, хотел посмотреть…

– Если Вы хотите посмотреть экспозицию, у нас, извините, вход платный.

Только сейчас он заметил слева изящный столик с надписью: «Ваш взнос – на развитие и продвижение искусства» с горкой монет и бумажек рядом. Тут же – настенная вешалка с несколькими висящими на ней плащами. Сережа вытащил мятый рубль из кармана, повесил свою не совсем чистую, с прорехой на рукаве куртку и прошел, стыдливо осознавая неприличность в открывшемся ему пространстве своих видавших виды ботинок и мятой рубашки с залоснившимся воротом. Помещение было небольшим, очень чистым и светлым, на стенах висели картины в рамках.