Между тем, вероятно, чтобы отвлечься от печальной перспективы, студенты поставили балет по «Макбету», в котором Базиль исполнял роль танцовщицы.

«Тебе, возможно, будет интересно узнать, – писал он домой отцу, – что наше па-де-де входит в большую сцену пиршества. У меня костюм из розового люстрина: блузка и очень короткая юбка, а также нижняя рубашка из накрахмаленного муслина – такого, какой декораторы подкладывают под обои. Один из приятелей одолжил мне шелковое трико, балетные туфли, фальшивые браслеты и ожерелье – все выглядит потрясающе. Излишне говорить, что успех был ошеломляющий. Наши афиши и пригласительные билеты будут воспроизведены в одном маленьком журнале. Я пришлю тебе шарж».

Мать послала ему целую коробку рубашек и напомнила, чтобы он навещал мадам Лежосн.

Пасху Базиль провел дома в Монпелье, готовясь к повторным экзаменам по медицине, а в конце марта отправился в Париж, где снова благополучно провалил их. Набравшись наконец духу, чтобы сообщить об этом родителям, он попытался утешить их тем, что «зато совершил значительный прогресс в рисовании» и работает не покладая рук днем в студии Глейра, а вечером – в своей собственной.

Моне, который провел пасхальные каникулы в Шайи, предложил Базилю съездить с ним на две недели в Онфлёр.

Они выехали из Парижа в конце мая и, сделав остановку в Руане, чтобы осмотреть средневековые улицы и изучить хранившиеся в местном музее работы Делакруа, на пароходе проследовали в Онфлёр. Там сняли у пекаря две комнаты и сразу начали обследовать окрестности в поисках сюжетов.

– Это место – сущий рай, – сказал впоследствии матери Базиль. – Нигде больше не сыщешь столько роскошных полей и красивых деревьев. И повсюду пасутся на воле коровы и лошади.

Онфлёр с его тянущейся вокруг порта вереницей высоких узких нормандских домов с деревянными фасадами был хорошо знаком Моне с детства. По узким, крутым, вымощенным булыжником улицам он водил Базиля к холмам мимо огромных вилл, утопающих в зелени, и дальше – на сельский простор, откуда можно было, глядя вниз, видеть за возделанными террасами бухту.

Здесь храбрая женщина, вдова Тутен, держала ферму с амбарами и обширными землями – ферму Сен-Симеон, которая стала чем-то вроде постоялого двора для нищих художников, нуждающихся лишь в постели на сеновале, кружке сидра и тарелке свежих креветок. В чистом бодрящем воздухе Нормандии с видом на ослепительную воду внизу они рисовали с пяти утра до восьми вечера.

Когда в июне Базиль вернулся в Париж, чтобы сделать еще одну попытку сдать экзамены, Моне остался в Онфлёре. В середине октября он навестил семью в Сент-Адрессе, но из-за бурных ссор по поводу его долгов сбежал обратно в Онфлёр. В течение последующих двух месяцев он бомбардировал Базиля отчаянными просьбами прислать денег. В декабре Базиль сообщил родителям, что у него накопилось несколько неоплаченных счетов, поэтому он приедет домой на Рождество, только если они пришлют ему достаточно средств – если это возможно, конечно, – чтобы расплатиться с долгами. Те откликнулись на его просьбу со свойственной им щедростью, и к концу месяца Моне вернулся в Париж с внушительной коллекцией новых картин.

Весной 1865 года зарядили дожди, им, казалось, не будет конца. Подав в Салон свои морские пейзажи, Моне в апреле уже снова был в Шайи, где поселился в «Шёваль бланк», одной из двух деревенских гостиниц. Работе в лесу мешала плохая погода, но на этот раз у него была спутница, Камилла Донсье, тихая девушка с бледной кожей и черными волосами, с которой он познакомился в районе Батиньоль на окраине Парижа. Она жила там с родителями, пока Моне не умыкнул ее в «Шёваль бланк», где парочка скрывалась от бесконечного дождя, накапливая счета, оплатить которые и не надеялась. Когда хозяин насел на них, они под покровом ночи улизнули в «Лион д’ор», что находился через дорогу, и принялись копить счета там.