И у них – ни у кого из этой компании! – не останется иной опции, как только предположить, что и у меня на стороне кто-то имеется, некая «маленькая подружка», что и мне самому молодое тело гораздо предпочтительнее… Одним словом, не лыком я шит, как вам всем, по вашей же простоте душевной, казалось. И вот эта диспозиция – она со своим «тореадором», а я тоже один не прозябаю, а кое с кем нахожусь «в процессе», с неизвестной вам пока личностью, романчик параллельно подкручиваю – нас всех вполне устраивает, и мы все страшно довольны… Ну, вот такие мы, что уж тут поделаешь, ну, так получилось, просто умело мы шифровались, ну уж раз вышло наружу, так что ж, таиться больше не будем – принимайте эту данность, как она есть!

Спасительный ход! Ура! Я не полный болван! Я, оказывается, еще о-го-го! Голову на отсечение даю, что в самом начале народ пребывал в несколько двусмысленном оценочном состоянии. Но потом это ушло. И в дальнейшем как симпатии, так и уважение – все было на моей стороне. В любом случае, мой имидж был не только спасен, он даже и улучшился! Кардинально!

Поздно уже было, когда мы начали прощаться, уже наверху стояли. Краем глаза я последний раз на него посмотрел. Что-то мне подсказывало, что вряд ли мы еще свидимся. Определенно, он чувствовал себя не в своей тарелке. Опозорился, чего уж там. Мог бы промолчать, и тема сдулась бы. А так – такой идиотизм зафигачить о своем неимоверном старании – это ж надо уметь! «Ха! Он старается так, как будто это в последний раз! Он, тридцатилетний «тореадор», да еще и в статусе Бенефициара?! На кой хрен Бенефициару чрезмерно стараться ради женщины, которая гораздо старше его, смысл-то какой? Нет, это было немыслимо такое ляпнуть! Повторяю по слогам: не-мыс-ли-мо!»

Уж извините, что повторяюсь, просто засело намертво…

А мы все стояли и стояли на проспекте, все прощались и прощались и никак не могли распрощаться – ну, как всегда и бывает с подшофешными индивидуумами. Калякали о всякой ерунде, я успешно продолжал играть свою роль «высокого держателя флага, мощно развевающегося на ветру». Наконец, начали расходиться. Бенефициар как-то незаметно исчез, словно растворился. Никто и не кинулся его искать, никто о нем и не вспомнил. Как там римляне говаривали? Sic transit gloria mundi[4]… Мол, был среди нас незаурядный человек – в физическом плане хотя бы – и вот уже и нет его, и ничего такого сверхординарного не произошло, и никто умом от горя не тронулся…

Кто только нам не предлагал до дома подбросить, а мы: «Нет! Нет! Лучше прогуляемся! Воздух какой! А после возлияний так и пройтись не помешает!»

И мы пошли домой пешком. В общем-то, нам не так уж и далеко было. Но поскольку мы шли очень медленно, то эта прогулочка некоротенькой вышла. И за все это время, что мы путь проделывали, я ничего ей не говорил. На фоне того, что она уже осознала мое прозрение там, в подвальчике, было бы вполне логичным, чтобы я приступил к разбирательствам. Я всеми своими фибрами чувствовал, что все это время она готовилась к такому разговору. А сейчас места себе не находила, недоумевала страшно, что же я ничего такого не говорю, ни о чем ее не расспрашиваю и совершенно этим вопросом не интересуюсь. Я просто кожей чувствовал, как она хотела, просто жаждала, чтобы я хоть что-то сказал, пусть и вскользь, а я иду – и хоть бы хны! Как будто ни о каком прозрении и речи нет. Спроси она меня напрямую – чего никак нельзя было предположить, естественно, – относительно этого прозрения, я бы ей сказал: «Да о чем ты, дорогуша?! Какое такое прозрение?! Чье прозрение? Да что ты, милая?» Нет, ну она же не могла «упасть» до такого выпытывания, даже и под пушечным дулом находясь.