Потом я встретилась с человеком-доктором, очень человечным доктором. Общаясь с ним, ты уже лечишься. И это исцеление начинается с души. Есть люди с огромной харизмой, а Юрий Петрович притягивал всем сразу: манерой общения (это тихая, вкрадчивая, но в то же время четкая и предельно правильная речь), несмотря на преклонный возраст (ему около 60 лет), никаких признаков старческой заторможенности. Каждое его слово проникает глубоко тебе в душу, и ты его понимаешь, на какую бы тему ни говорил. Я провела незабываемые сорок минут, интервьюируя этого чудо-человека и доктора с большой буквы. Он так мало говорил о себе, но я узнала о чудесных людях, которые его окружают. О его работе и о том, как он живет каждый день на своем рабочем месте. Каждый случай из его практики – это отдельный рассказ, он помнит всех своих пациентов. Многие общаются с ним и после лечения много лет подряд.

Поэтому, узнав, что Серега с дядей Ваней находятся в реанимации в отделении у Юрия Петровича, я немного успокоилась. Если есть хоть малейший шанс, то он будет использован.

В ординаторской Юрия Петровича не было, он был в отделении.

Если вы хоть раз были в реанимации, то вы понимаете, что просто так туда не попасть. Я начала наворачивать круги по коридорчику перед дверью в отделение. Каждые несколько минут заглядывая в окошко на двери. Наконец в конце коридорчика показался доктор. Я начала махать руками, чтобы привлечь его внимание. Юрий Петрович вышел из отделения. Лицо его было уставшее, но очень сосредоточенное. Я поздоровалась с доктором, он тоже меня поприветствовал. Потом выжидающе посмотрел на меня:

– Ну, девушка, я так понимаю, проблемы вас привели в мою обитель?

– Юрий Петрович, к вам в отделение попали мой друг и его отец. Скажите, как вы оцениваете их состояние? – Я увидела, как изменился его взгляд. Мне показалось, что он как-то посуровел, взгляд из уставшего стал колючим и пронизывающим.

– А вы знаете, девушка, по какой причине они оказались здесь?

– Мать Сергея сказала, что они отравились.

– Ну, формулировка почти правильная. Пациенты были доставлены в больницу с подозрением на передозировку тяжелыми наркотиками. – Глаза мои, наверное, были навыкате, а рот открылся сам по себе.

– Эээ, но… ээээ, дааа?

– Какие это были препараты, мы сейчас выясняем, но картина печальная. У отца была клиническая смерть, и как сильно пострадал мозг, пока не можем оценить. Мы его ввели в медицинскую кому, чтобы поддержать организм. Сын в более привлекательном положении, но состояние стабильно тяжелое. Ничем не порадую.

Друг ваш не тем совсем занимается. Он занес ногу над могилой, еще шаг, и пропасть! Сейчас не могу сделать прогноз, еще все очень зыбко. Не на чем основываться. Посмотрим, как организм будет реагировать на лечение. А с отцом картина печальная. Я хотел бы ошибаться, но организм ослаблен приемом наркотиков и бороться уже не будет, органы в плохом состоянии, зависимость налицо, попробуем почистить его принудительно, а там как Бог даст.

– Ослаблен приемом наркотиков? Я их знаю сто лет, они ничего не принимали, это какая-то ошибка.

– Леди Полина, я понимаю ваше возмущение, и в нашей работе ошибки случаются, но это не тот случай. Анализы проведены не один раз, ошибка исключена. Сожалею.

– Я могу его увидеть?

– Пока нет, он находится в палате интенсивной терапии, если состояние за ночь изменится, мы переведем его в обычную палату, вы сможете с ним пообщаться. Но по личному опыту, это не лучшее время для общения с пациентами данного диагноза. Извините за резкие замечания, но это факт.

– Юрий Петрович, вы как-то по-другому относитесь к людям с «этим диагнозом»? – Я специально сделала акцент на его формулировке.