Найдя глазами Белль, Гидеон пошёл к ней. Он выглядел так, точно отправлялся на вечеринку миллиардеров: великолепный костюм цвета слоновой кости, стоивший больше, чем Белль зарабатывала в «Клевере и фиалке» за год, запонки с бриллиантами, бабочка с вышивкой ручной работы. Каштановые волосы Гидеона были уложены одним из лучших парикмахеров Лондона, которого мистер Джонсон ради сына уговорил переехать в Торнфилд и чьи услуги оплачивал по-королевски. Гидеон следил за собой ещё тщательнее, чем все знакомые парни Белль вместе взятые, и уже два года ходил за ней хвостиком, умоляя о свидании.

– Аннабелль… – начал Гидеон и смолк, точно забыл, о чём хотел спросить, жадно глядя на фейри и едва ли не пуская слюни из приоткрытого рта.

– Ты можешь занять свободный столик, Гидеон. – Белль заставила себя дежурно улыбнуться.

– Хорошо, – сморгнув, произнёс он и послушно пошёл к незанятому столику у клетки с канарейками.

Когда Белль вернулась к нему с меню, он, умоляюще глядя на неё снизу вверх, выдал на одном дыхании:

– Ужин сегодня в «Королевской пристани» в восемь, приходи, пожалуйста!

– Ох, извини, Гидеон… – произнесла Белль, принимая расстроенный вид. – Сегодня Совет Основателей и потом… На сегодняшний вечер у меня уже есть планы.

«Реформы Ришелье сами себя не изучат», – подумала Аннабелль. Это было значительно интереснее, чем ужинать в компании Гидеона.

Парень расстроенно вздохнул и с новой надеждой спросил:

– А завтра?

– Завтра – семейный день, – ответила Белль. Она несколько недель мечтала наконец выбраться со старшей сестрой и племянниками на пикник к заливу святого Элреда, а завтра как раз обещали хорошую погоду.

– А послезавтра?

– Послезавтра двадцать седьмое октября, – ответила Аннабелль.

– Прости, пожалуйста, Белль, – смутился Гидеон и торопливо сделал заказ: брускетта с авокадо и зелёный чай.

Сегодня из-за своей ошибки Гидеон не досаждал Белль разговорами, только виновато следил за ней взглядом. Аннабелль на самом деле вовсе не обиделась, она привыкла: в Торнфилде большинство людей предпочитало не вспоминать, что семьдесят лет назад двадцать седьмого октября были убиты почти все фейри-полукровки Элфина. Но ей и не нужно было сочувствие большинства: главное, самые близкие были рядом и поддерживали её. Конечно, Белль по-прежнему оставалась последней фейри, но она верила: однажды дедушка вернётся из Заповедника, и она больше не будет одна.

Аннабелль приняла очередной заказ и направилась к бару, как вдруг, сияя светлой улыбкой, к ней подбежала девочка лет четырёх в синем платье-матроске. Малышка обняла колени Белль, запрокинула голову и, улыбаясь доверчиво и восхищённо, выпалила:

– Я тозе хотю быть «фейлино отлодье», как ты! – и прижалась щекой к ноге Белль.

Детский восторг, искренняя радость окутали Белль в кокон света и тепла, ей захотелось погладить малышку по светлой голове и чмокнуть в румяную щёчку, но она не стала этого делать. Подбежала мама девочки и, пробуравив Белль злым взглядом, увела сопротивляющуюся дочку прочь.

– Сколько раз тебе повторять: к этой тёте подходить нельзя! – сквозь зубы внушала женщина малышке, торопливо натягивая на всхлипывающую девочку пальто. – Давай руку! Ну что ты..! – женщина с силой всунула ручку дочери в рукав пальтишка.

– Я не хотю!.. – всхлипывала та.

– Всё, пойдём, – женщина взяла плачущую дочь на руки и вынесла из кафе.

Сердце Аннабелль тоскливо сжалось, чувствуя обиду девочки и чёрную ненависть женщины.

Дети любили Белль и тянулись к ней как цветы к солнцу. Вот только их матери были как правило отнюдь этому не рады. И каждый раз Белль было больно – не за себя, а за малышей, которые не понимали, за что на них накричали. Аннабелль подумала о своей далёкой прабабушке Амире́ль – её, как и других первородных фейри, люди любили: и дети, и взрослые. Вся человеческая ненависть досталась полукровкам. Впрочем, по рассказам дедушки, так тоже было не всегда. Проклятие всё изменило.