«Самое простое» заняло три часа и завершилось только к сумеркам, когда все чистые листы в сумке Виолы изошли на варианты.

Быть может, у нее еще хватило бы духу отказать в дополнительных эскизах Кинри Благомировичу, хотя он и сделал первый основательный заказ в мастерской, но сказать «нет» опытному коту с хорошо тренированными голубыми глазами оказалось выше ее природы.

Виола терялась и в который раз пыталась понять, где ошиблась и почему все усложнилось именно в тот момент, когда прожект показался полностью взятым под ее контроль. Отмечая, наконец, итоговую версию галочкой, девица положила себе перечитать все главы, что касались создания прообразов артефакта и неизбежного при этом взаимодействия с заказчиком. Там предписывалось ограничение числа исправлений, и, кажется, напрасно она сочла эту часть не стоящей внимания.

Однако, согласие было достигнуто и Виола двинулась уже к вешалке, когда входная дверь распахнулась в сопровождении звона. Потом снова закрылась на несколько секунд и открылась уже без прежней энергичности. Виола скрыла улыбку, Кинри едва заметно болезненно поморщился. Такая традиция двухчастного проникновения в аптеку явно не была ему в новинку, но все еще задевала за живое.

Совершив сей ритуал, вошла дородная горожанка в меховой душегрее с просторными рукавами и принялась обмахиваться платком, который ей ни мало не помог, зато продемонстрировал солидные кольца на мягких пальчиках. Впрочем, она пришла в себя несколько быстрее Виолы – как оказалось, была из числа постоянных покупателей.

– Доброго денечка, Кинри Благомирович! – пропыхтела она. – Вам бы проветрить, как полагаете?

– Обязательно, Карлота Эдмондовна, – пообещал юноша, – после закрытия, чтобы вас не простудить.

– Славно, славно, – протянула она, озирая аптеку в поисках точек приложения дельных советов, однако легко себе призналась, что аптека и без того пребывает в неукоснительном порядке, даже пришлая девушка как будто не нуждается в реформациях.

– Один, как обычно? – спросил аптекарь, избегая разглашать диагноз в присутствии третьих лиц.

Однако Карлоту Эдмондовну не смутили бы ни третьи лица, ни десятые.

– Как уж повелось, – подтвердила она, пряча платок в необъятный свой рукав и вынимая оттуда кошель (по-видимому, внутри манжет были устроены целые карманы). – Не знаю, что и делать с проклятою бессонницей.

Кинри понятливо двинулся к шкафчикам, пока дама продолжала изливать печали.

– Город меня совсем изморит. В учебный сезон под окном не бывает покоя. Риторики и диалектики что ни вечер берут бочку сидра и практикуются до полуночи. А уж коли астрономы и музыканты выберутся подышать – тех только со стражей разогнать можно.

– Вы живете у площади Мудрости, около Университета? – спросила Виола, удивляясь про себя, что в центральных кварталах аптеки ближе не сыскалось.

Женщина авторитетно кивнула, распознав девицыно недоумение.

– Верно, с полгорода пришлось отмахать. Мне прогулки на пользу, а снадобий сильнее, чем у Кинри Благомировича, в столице не встретите, можете мне поверить.

Тысячелистник тоже авторитетно кивнул, но на фоне энергичной покупательницы его замечать перестали. Кинри, выражая сочувствие к ее давней беде, вынул из-за дверцы небольшую бутыль с настойкой пустырника, и Карлота Эдмондовна принялась расплачиваться.

– Мне бы в деревню, да муж ее не выносит, – вздохнула она ностальгически. – Он советник казначейской палаты, ему за городом тоска, да и служба не отпускает. Когда выбираюсь к матушке погостить, она мне в прежней детской велит стелить и бессонницу как рукой снимает. Там уж летом сверчки буйствуют, петухи голосят спозаранку, деревья скрипят старые, ветер во все щели – мне нипочем. От одних только этих звуков младостью моей беспечной веет и сон сам собой оплетает.