Когда у небесного тихохода разогрелся двигатель, командир его, в лётном полушубке и в меховых унтах, распахнул дверь фюзеляжа и взмахом руки пригласил пассажиров на посадку. Разговор в грохочущем чреве летающей «этажерки» с постоянным переспрашиванием быстро утомляет, поэтому за полтора часа полёта общение новых знакомых ограничилось несколькими фразами.

И всё это время Славич, забыв о ночи без сна, не обращая внимания на замерзающие ноги, почти не отрывался от иллюминатора, за которым плыли пейзажи-близнецы, постепенно слившиеся в единое огромное полотно. В памяти периодически всплывала строка из известной песни: «Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги». И хоть «море» в чёрно-белых тонах более походило на спящее, чем поющее, но зато пела его восхищённая душа, радуясь предстоящему знакомству с неизведанными просторами. Прошлое почему-то стало казаться незначительным, будто бы съёжившимся. Как остатки сновидения мелькали в голове воспоминания о командировках в разбросанные по тайге крохотные поселения, и тут же поглощались новым всеохватным чувством. Эти всплески былого словно напоминали, что новое возникло не на пустом месте, а жило в нём что-то, втиснувшее его в холодное чрево крылатого труженика, и теперь благодаря этому «что-то» внизу раскинулась та самая сокровенная громада, ещё не проявленная, но непременно значительная и интересная.

Назойливо вспоминались недавние январские скитания по Якутску, жуткие пятидесятиградусные морозы, от которых замерзали нос и щёки и, чтобы отогреться, ходить по улицам приходилось перебежками от магазина к магазину. Навсегда отпечаталось в памяти тёмное утро, когда луч фонарика высветил на ртутном столбике термометра отметку минус 62^>о, и сомнения при выборе трудоустройства: какое из предложений лучше – гидрогеологическая съёмка в тайге или гидрографические работы на Индигирке. Большая северная река привлекала, но в итоге тайга всё же перевесила по главной причине – той самой всеохватной тяге, рождённой в геологической семье и переросшей с годами в любовь к неизведанным далям.

Глядя на спящие просторы, в голове его вихрем взметнулась и тут же растаяла мысль о том, что жизненный путь выкраивается в непрестанном соперничестве души и плоти: душа рвётся к новому, неизведанному бытию, а плоть – к устоявшемуся быту, в обустроенный уютный мир. И что на текущем отрезке жизни душа взяла верх в этом соперничестве, ведь экспедиционная жизнь представлялась Славичу сейчас намного полноценней расчётливой оседлости…

Часа через полтора самолёт начал снижаться. Колючими пиками торчали из снега голые лиственницы, напоминая гигантскую массажную щётку, да по распадкам темнели густо присыпанные снегом ельники. Но сколько ни вглядывался Славич в приближающиеся дебри, признаков присутствия человека не видел. Когда самолётные лыжи чуть ли не коснулись верхушек деревьев, из-за них вынырнула вдруг широкая речная долина, на ближней стороне которой в несколько рядов расположились деревянные дома и арочные сооружения, разделённые на два поселения, а у дальнего склона, на речной пойме – широкая посадочная полоса. После однообразного холодного безлюдья этот обжитый пятачок выглядел оазисом, обнадёживающим приютом, и тем самым вызывал к себе симпатию. При заходе самолёта на посадку мелькнули за иллюминатором полоски зимников, уходящих в северном и в южном направлениях от посёлка. А через несколько минут «Аннушка» затарахтела лыжами по утрамбованному насту.

Взревел и затих двигатель. Командир выглянул из кабины в салон и бодро оповестил пассажиров: