Затем Флавий, как мы узнали из пересказа Маврикия, передал праздничную эстафету ворону Ювеналию. Ювеналий поведал благодарно внимающему вороньему сообществу о том, что слышал от вороньих старцев подобную, но несколько отличную «майсу»21. «Хотя в Священном Писании нет ничего о кончине Пресвятой Девы Марии, однако от моих предков, из древнего предания, передаваемого из уст в уста, мы знаем, что во время ухода её в мир иной святые апостолы, которые были рассеянны по Вселенной для спасения народов, в одно мгновение по воздуху были собраны во Иерусалим и, когда уже были поблизости, им явилось видение ангелов и стало слышно Божественное пение высших сил. Так с божественной и небесной славой предала она свою святую душу в руки Б-жии неким неизреченным образом. Её тело, вынесенное и погребённое с ангельским и апостольским пением, было положено во гробе в Гефсимании. И на этом месте три дня продолжалось непрерывное ангельское пение. Когда же через три дня ангельское пение прекратилось, апостолы открыли гроб, поскольку один из них, до того отсутствовавший и прибывший после третьего дня, пожелал поклониться телу Девы. Но тела на этом месте не оказалось, так что, найдя лишь лежащие погребальные одеяния, они закрыли гроб. Пораженные чудом таинства, апостолы только и могли подумать, что Б-г, благоволивший воплотиться и вочеловечиться от неё и родиться во плоти, а после рождества сохранивший невредимым её, сам благоволил и после отошествия почтил её чистое и незапятнанное тело нетлением и перемещением к себе на небеса».

Здесь Ювеналий многозначительно и загадочно замолк, видимо, желая придать только что прозвучавшему повествованию особый духовный смысл, подчеркнуть мистическую составляющую. Вороны раскаркались наперебой. Не дав возникнуть стихийному митингу, Флавий подытожил всё своим зычным «Cras», что на латыни означает «завтра», и стая шумно снялась на поиски пищи материальной.

Мы наконец перешли к следующей чашке заваренного Еленой зелёного чая. Маврикий наконец получил свой второй «Мамэдывь» (попугаячья переделка названия конфеты «Nomeda» на манер кавказской фамилии), но прежде, чем приступить к её поеданию, пустился в обсуждения и комментарии к рассказу Ювеналия. «Это способ пленить сущность, чтобы та не смогла родиться во плоти заново, не стала призраком или не ускользнула туда, где ее никакой волшбой не достанешь»22, – изрёк Маврикий и пояснил нам, зачарованно слушавшим его домочадцам, что Единый Великий Всемогущий забрал её к себе в эмпирей (позднее описанный Данте в «La Commedia»), чтобы больше никого и никогда не рожала, чтобы не плодились идолы и не создавали люди себе кумиров, и не поклонялись им. На этой пронзительной ноте Маврикий принялся терзать «Мамэдывь».

Завершая чаепитие и подытоживая услышанные речи и рассуждения, позволю и я себе заметить в дополнение к последнему пронзительному откровению: Сей очаянный акт Господа был призван в помощь, но, увы, не помог спасти Человечество.

В 571 г. от Р. Х. родился Мухаммад23.

Алиф. Лям. Мим24.

2016.08.16

Барчук

«Ну, мой дорогой, беги на воздух, погуляй во дворе, поиграй с детьми!» – сказала бабушка внучку, и шестилетний человечек сорвался со всех ног во двор навстречу ждущим его приключениям, получив вдогонку: «Не забывай, что ты обещал маме!». Дворовая компания была ему не очень-то интересной – там среди сверстников преобладали девчонки. Их спокойные игры в дочки-матери, имитировавшие их домашние семейные уклады с непременным женским диктатом, были ему скучны. Ему были нужны движение, полёт, мальчишеские проказы. Его манил сквер напротив двора, на другой стороне улицы, – весь в больших высоких тополях, каштанах и кустарнике, среди которых сохранился нетронутым бомбёжками и пожарами военного лихолетья длинный двухэтажный дом розового цвета, бывший до войны то ли приютом, то ли монастырём евангелистов-реформатов, сейчас служивший общежитием для строителей. Можно было забираться на чердак под двухскатную красной черепицы крышу, наблюдать оттуда через слуховое окно за происходящими внизу событиями и стрелять из рогатки по голубям. А ещё ему нравилось у распахнутых внутрь окон в высоченной светло-жёлтой стене, упиравшейся в улицу Комьяунимо (лит. Komjaunimo), наблюдать за работой типографских машин и разговаривать с рабочими-печатниками. Стена во всю высоту и ширину была голой и возвышалась на некотором расстоянии слева от розового дома. Из слуховых окон его не был виден, заслонённый живым забором высоких кустов акации, единственный в стене ряд окон типографии с решётками и широкими подоконниками, невысоко над землёй уходившими вглубь стены. Справа от розового дома тянулся длинный крутой склон, простиравшийся вплоть до улицы Калинаускаса (лит. Kalinausko). Зимой детвора съезжала с него на лыжах и санках, а летом съедала не успевавший созреть крыжовник с кустов, когда-то ровными рядами высаженных монахами вдоль всего верха. Когда-то это был монастырский сад, вероятно, обнесённый изгородью, от которой остался невысокий заборчик из штакетника, отделявший его от улицы Театро (лит. Teatro). За розовым домом и слева от него змеились рукава проходных дворов, выводивших к старому оперному театру и на улицу Басанавичюса (лит. Basanavičiaus). Здесь было волшебное детское пространство шестилетнего карапуза и его сверстников, где к тому же хорошо играть в прятки и догонялки или притаиться в высокой траве, вдруг выскочить на тропинку и дёрнуть за косичку смазливую соседскую девчонку.