Ни из чего не видно, что византийцы были действительно осведомлены о развитии всех этих процессов, а если и были, то это совсем ничего не добавило к их аргументам во Флоренции. Но в таком случае можно ли было достичь общего sensus ecclesiae без какого бы то ни было общего понимания спора о власти в Церкви, который произвел такую сумятицу и раскол на Западе?
Рассматривая вопрос в исторической перспективе, можно понять причину, по которой греки в конце концов встали на сторону папы в вопросе созыва собора. Дело не только в том, что собор, как уже говорилось, в этом случае можно было провести «неподалеку от моря», но и в том, что возобладавшие в Базеле идеи, в частности представительство «наций», плохо, пожалуй, совмещались с неуклюжим утверждением, что византийский император продолжает быть главой всех христиан, а восточное посольство представляет «другую половину» Церкви. Отправься греки в Базель, они представляли бы всего лишь одну из «наций»… В Ферраре же были признаны и императорское достоинство Иоанна VIII Палеолога, и пентархия. Однако допускался лишь дипломатический этикет, но не богословские дебаты…
И еще: не вызывает сомнений, что восточное участие в спорах, лихорадивших западное христианство, могло стать в высшей степени конструктивным для преодоления по крайней мере некоторых противоречий и восстановления равновесия.
Вдумываясь теперь в исходные положения осужденных еретиков – Уиклифа, гуситов или Иоахима Флорского, пытаясь установить параллель между францисканским спиритуализмом и некоторыми нешаблонными, но широко распространившимися формами восточной монашеской духовности, объективно рассматривая критические и в общем очень «западные» воззрения на раннехристианскую традицию, выраженные, например, Марсилием Падуанским или Иоанном Парижским, нельзя не увидеть настоящей духовной трагедии: никто из западных христиан, часто имевших самые лучшие намерения, не знал по-настоящему христианского Востока и не мог видеть в нем альтернативы наиболее авторитарным формам средневековой системы папства[348]. Но истинной трагедией была неосведомленность и чисто оборонительная, какая-то провинциальная позиция, занятая на Ферраро-Флорентийском соборе представителями Восточной Церкви: подавленные своими собственными заботами, они явно не способны были понять реальное состояние западного христианства.
Но может быть, и несправедливо упрекать их в незнании интеллектуальных и духовных устремлений Северной и Центральной Европы. Основываясь на хорошо известной им собственной традиции, они могли бы, однако, сделать другое – проанализировать ту доктрину папской власти, которая была представлена на соборе, и сфокусировать дебаты на реальной проблеме: дихотомии между сакраментальными функциями (potestas ordinationis) и вероучительной властью папы. Ведь существовала же экклезиологическая традиция, которой твердо держались на Востоке, говорившая, что такая дихотомия недопустима.