На заре становления европейской исторической науки антикварии широко применяли атрибуцию отдельных объектов к различным периодам культуры античности, что в значительной степени определяло их стоимость или коллекционную ценность. Но тем не менее, если музейная или историческая атрибуция отрефлексированы до уровня конкретно-научного метода или даже технической процедуры, то описанный Андреем Яковлевичем метод, не смотря на его распространенность, действительно остаётся недостаточно теоретически отрефлексированным. Процедура атрибуции конкретного артефакта с культурой на основе типичных его черт настолько схожа с повседневной культурной атрибуцией, что применяется, как правило, имплицитно.

Для процедуры культурологической атрибуции необходимы теоретические модели культуры (или обоснованные локации: исторические, территориальные, этнические, конфессиональные, политические и т. д.), по отношению к которым и возможна атрибуция артефакта. При этом приемлема как атрибуция к единственной модели, так и одновременно к нескольким. В условиях развития постнеклассической парадигмы научного знания11 атрибуция к единственной модели ведет к фрагментации научных представлений о сложной системе культуры, а к нескольким – выводит культурологию на междисциплинарный мета уровень, позволяющий обобщать исследованные фрагменты в общую картину представлений. В конечном итоге, возможна атрибуция артефакта к культурной форме, распространенной во многих культурных ореолах (локациях) или наблюдаемой с помощью различных теоретических моделей. Сложно, к примеру, определить происхождение молотка, но, если вдруг его нет под рукой, когда необходимо забить гвоздь, в поисках заменителя молотка в повседневности осуществляется именно культурная атрибуция его типичных свойств в технологическом процессе вне зависимости от культурного ореола возникшей проблемы.

Рассматривая успех (успешность) как атрибутивный признак деятельности, а вне созидательной деятельности в принципе не мыслится никакая модель культуры12, следует признать деятельностную модель культуры, сложившуюся, по мнению В. М. Межуева, в 1960-х гг. в отечественной культурологии под влиянием ранних работ К. Маркса13, в качестве исходной, объясняющей универсальные свойства различных культурных локаций, поскольку деятельность остается универсальной характеристикой человека как индивида, общества и глобального сообщества в целом. Единственной и существенной проблемой, указывающей на необходимость оптимизации деятельностного культурологического подхода, является неопределенность и относительность категории созидательной деятельности, имманентно связанной в действительности с разрушением, с изменением естественной целостности объекта в результате его окультуривания, приспособления к успешной технологии использования.

Гуманитарные исследования второй половины XX в. Обнаружили важное свойство культуры как социального феномена: социальная интеграция (усложнение социальных связей) связана с усложнением и обогащением символической составляющей культурной жизни обществ, в то время как дезинтеграция сопровождается упадком культуры, взрывом семиотических систем (Ю. М. Лотман14) и откатом культурного развития к наиболее архаичным практикам символического обмена (А. С. Ахиезер15). Складывается понимание культуры как совокупности небиологических (надбиологических) программ, обеспечивающих совместную жизнедеятельность людей (Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский16, А. С. Ахиезер17, В. С. Степин18, А. Я. Флиер19 и др.).

Иными словами, культуру следует рассматривать как совокупность вырабатываемых в процессе социальной эволюции человечества программ преодоления социальной энтропии, необратимых процессов распада системной целостности общественных связей. В этом контексте обнаруживается универсальный сущностный критерий определения направления социального развития от состояния неопределенности и риска распада социальной организации к управляемой системе усложнения социальных связей, в рамках которой культура обеспечивает механизмы развития общества и обуславливает управляемость динамических изменений. Тогда обозначенная М. Вебером, как параметр измерения результативности социального действия, категория успеха целенаправленного действия