– Попалась, вторая! Так и знал, что сохранил обе. – В руках Бордара была маленькая розовая бусина с перламутровым отливом.

Он смотрел на нее, и почти беззубым ртом широко улыбался, будто нашел самое долгожданное сокровище, ну, или съел огромную порцию мясного гуляша, что было даже лучше.

Я молча таращилась на старика, не понимая восторга от обычной бусины. Он повертел ее в сморщенных пальцах, а потом тихо произнес:

– Это конк – очень редкая жемчужина. Мои предки были ныряльщиками. И однажды нашли это. – Он протянул мне бусину, и я ощутила ее прохладу на ладони, – Приглядись внимательнее. Что видишь?

Я поднесла ее к глазам и увидела внутри россыпь искрящихся трещин. Они переливались разными оттенками розового, фиолетового, голубого.

– Было трудно ее раздобыть. Такие попадаются крайне редко, одна на двадцать тысяч. И мои предки могли бы разбогатеть, продав конк, но решили сделать эту бусину символом удачи и передавали от отца к сыну. – Старик тяжело выдохнул. – На мне, как ты понимаешь, эта традиция и закончилась.

Я знала, что у него нет семьи. Это был его выбор, так он всегда говорил. Одноухий часто спорил с Кейси о необходимости семьи. Та убеждала, что на семейных ценностях держится наш Реликт, цитировала учебник семейной жизни, что наша задача – продолжить наследие человечества. Бордар всегда лишь громко хохотал и говорил, что хотел бы увидеть Кейси лет через двадцать, замужем за офицером и с тремя орущими спиногрызами. Вот тогда бы он поговорил с ней на тему семьи.

Я же была полностью на стороне старика и считала, что лучше быть свободным барахольщиком, чем какая–то туманная жизнь с незнакомым человеком. Я понимала Бордара и не понимала Кейси. Она выросла в полной семье, а я видела только школу и совсем не помню своих родителей. Но вслух в таких спорах никогда ни чью сторону не занимала.

Потом одноухий протянул мне вторую жемчужину. Она была похожа на первую, но форма напоминала каплю дождя, свисающую с подоконника и готовую вот–вот приземлиться на землю. Она была такая… неправильная, в сравнении с той, идеально круглой, что уже лежала в моей ладони.

– Она прекрасна, Бордар, – это все, что мне удалось сказать.

Я завороженно разглядывала неправильную жемчужину.

– И я так думаю, маленькая воровка.

Бордар накрыл мою ладонь своей и сжал пальцы в кулак. Он пристально посмотрел мне в глаза, буквально пару секунд, и встал со стула, собираясь заняться другими делами.

– Нет, Бордар. Я не могу это принять. Это же важно для твоей семьи, – я резко осеклась, понимая, что сморозила глупость. Ведь знала, что нет и не будет у него семьи, – то есть, я хотела сказать…

Я не успела закончить, и старик, откашлявшись, произнес:

– Бери, я сказал. А то больше не видать тебе Барахолки, – он говорил раздраженно, как всегда бывало, когда я или Кейси начинали с ним спорить, – мне оно ни к чему, а вам может еще пригодится. Охотники за артефактами многое бы дали за настоящий конк. А рыжей передай, когда она нарожает свои маленькие копии и решит сбежать от офицера, эта маленькая бусинка может спасти ей жизнь.

Резкость высказываний Бордара меня давно не удивляла, а сейчас в его словах было еще что–то другое, помимо привычной грубости любого барахольщика. Он старательно избегал смотреть мне в глаза.

Я засунула жемчужины во внутренний карман пуховки и продолжила наблюдать за медленными движениями старика. Я не знаю, что такое семья и какими должны быть родители, но глядя на Бордара, всегда думала, что именно такого отца хотела бы.

– Тебе пора, – сухо произнес одноухий. – В Реликте для молодой девушки пристрастие к этому месту не здорово.