А вот ценил ли он — вопрос. Может, на то и рассчитывал? Раз я бесприданница, не видевшая до него хорошей жизни, то соглашусь на все его условия, лишь бы не терять достаток и материальные блага? Если так, он сильно просчитался.

Я снова и снова терзаюсь догадками: сколько времени он вешал мне на уши отборную лапшу? Сколько времени я слепо доверяла ему, верила и ничего не подозревала?

— Ты не хочешь узнать, кому Давид подарил серьги, и отомстить ему? — сузив глаза, спросила Илона, со звоном приземлив чашку на стол.

— Узнать? Каким образом? Сам он не скажет, это как пить дать. Или прикажешь следить за ним? Так я лучше займусь собой и дочкой, — хмыкнула я.

Что касается мести…

Как по мне, лучшая месть — это показать Давиду, что на нем не сошелся клином белый свет, что я представляю что-то и без него, и без его денег.

Муж видит меня всего лишь приложением к нему. Довеском, неспособным ни на что, тем более на собственные решения, если дело не касается домашних дел и кухни.

Я так и представляю его дергающийся глаз, когда он поймет, что глубоко ошибался. Это ущемит его чувство собственного превосходства лучше всякой мести.

С этими мыслями я в конце концов бреду на диван, к дочке, и засыпаю под ее мерное сопение.

***

Утро понедельника начинается с того, что я отвожу Арину в садик с бешено бьющимся сердцем. Вдруг Давид там? Ждет у ворот, начнет качать права и заставлять меня вернуться домой?

Однако этого не происходит. Он не писал мне ни вчера, ни сегодня.

Даже странно. Чувствую какой-то подвох. Муж что-то задумал? Что именно?

Я оставляю дочь в садике, а сама спешу на собеседование.

Когда захожу внутрь, прошу продавщицу позвать хозяйку.

Елена Артемовна вскоре выходит.

— Анна, доброе утро, — здоровается она и разводит руками: — Прошу прощения, но мы уже взяли сотрудника. Других свободных вакансий нет.

И я цепенею с открытым ртом. Как же так? Она говорила совсем другое еще день назад! Я ведь видела ее реакцию: я и мои навыки ей понравились. Что изменилось?

Подмечаю, что взгляд у хозяйки какой-то бегающий, и чувствует себя она явно неуютно.

Почему?

Додумать эту мысль не успеваю: Елена Артемовна разворачивается и уходит. Приходится и мне уйти ни с чем. Настроение летит в трубу. Я так надеялась на это место! И дом рядом, и садик тоже недалеко, что немаловажно, чтобы я успевала отводить дочь и забирать ее.

Я выхожу из пекарни, вижу лавочку в нескольких метрах от входа и бухаюсь на нее, прикусывая губу.

Делать нечего, придется искать новое место. Я достаю телефон, чтобы посмотреть, нет ли откликов от других работодателей, и вскоре внимание приковывает колокольчик у входа в пекарню.

Слежу взглядом за открывшейся дверью. Наружу выходит продавщица с телефоном у уха. Она меня не замечает, сразу поворачивается спиной и начинает мило с кем-то щебетать, обсуждая планы на вечер.

Едва кладет трубку, как ей снова кто-то звонит.

— Пекарь-кондитер? Да, нужен, вакансия свободна. Да, подъезжайте сегодня.

Мое лицо вытягивается в изумлении, и я непонимающе хлопаю ресницами.

В смысле вакансия свободна? Тогда почему мне отказали?

Продавщица возвращается внутрь, а я так и сижу, словно обухом прибитая.

Внезапная догадка бьет наотмашь не хуже пощечины, аж дыхание спирает: Давид. Уж не муженек ли тут замешан?

Я в секунду закипаю и решаю подтвердить свою мысль. Звоню ему.

— Привет. Что ты хотела? — выдает муж. — Говори быстрее, у меня вот-вот начнется совещание.

— Давид, — с силой сжимаю трубку, — скажи честно, это ты постарался, чтобы меня не взяли на работу?

Секундная заминка. Я слышу, как муж немного прокашливается, а затем возмущается: