– Конечно, пап. Всё хорошо. Антонио заботится, он… – на секунду замялась, подбирая слова, – он многое сделал для нашей семьи. Для Теренса. Я ему благодарна.
Отец вздохнул и посмотрел куда-то в сторону, будто тяжесть слов легла на него.
– Да. Он действительно многое сделал, – произнёс он глухо. – И я всегда это помню. Но… Ты моя дочь, Бриэль. Я знаю тебя с тех времён, когда ты ещё едва до раковины дотягивалась. И знаю, когда ты прячешь боль за улыбкой.
Я почувствовала, как внутри всё оборвалось. На секунду мне захотелось рассказать всё. Вывернуть душу, показать ему синяки, боль, одиночество. Но не могла. Он бы не вынес. Никто из них бы не вынес.
Я опустила глаза, улыбаясь ещё теплее, ещё ложнее:
– Всё правда хорошо, правда. Мы просто очень разные, но… Мы стараемся.
Он долго смотрел на меня, прежде чем кивнул. Он не поверил. Но понял, что не время и не место.
– Ладно. – Его голос стал чуть мягче. – Но знай – двери дома всегда открыты. Даже если ты приедешь одна.
Он наклонился ко мне и обнял. Крепко. Почти как тогда, в детстве, когда я боялась темноты. Мне стало больно – его объятия надавили на синяки, но я не издала ни звука. Мне не хотелось, чтобы он знал. Хоть кто-то в этом мире должен верить, что я в порядке. «Еще немного, милая, и я вытащу тебя оттуда», – шептал он, но так тихо, что казалось, будто мне хотелось это слышать, а он молчал.
Когда отец ушёл, я осталась сидеть в тишине, сжимая рукой браслет на запястье. Серебряный, из тонких звеньев. Подарок от Антонио. Снаружи – сверкающее украшение. Внутри – холодный замок, держащий меня здесь.
Я посмотрела в окно. А на душе была тяжесть.
Глава 8
Неизвестный
Я сидел в полумраке за столом, залитым бледным светом от нескольких мониторов. Картинки с камер видеонаблюдений шли прямо, без искажений – чистые, как операционная. На одном экране – холл медицинского центра. На другом – длинный коридор, ведущий к кабинету травматолога. Два других ловили её этаж – кабинет, приёмную, лестничный пролёт. Далее – на ресепшен в другой части, и так по всему зданию.
Я откинулся в кресле, сцепив пальцы под подбородком.
– Ну давай, Бриэль. Покажи мне, что с тобой сегодня.
Она появилась на экране в 9:16. Водолазка тёмная, как всегда – укрывающая всё, даже правду. Держала правую руку чуть скованно, как будто пыталась не двигать ею без нужды. Её шаг был ровным, но слишком аккуратным – болезненно выверенный, как у человека, знающего, что любое резкое движение отзовётся болью. Рядом с ней шёл Антонио до кабинета, а после развернулся и, поцеловав, направился к выходу.
Увеличив изображение до неестественной близости, наблюдал, как она выдыхает, заходит на пару секунд в кабинет, а после выходит без вещей, оглядываясь. Будто боясь, что её могут увидеть.
Третья камера – в углу, над входом в травматологию. Она часто ходила туда, и я был уверен, что сегодня не станет исключением. Через неё видел, как она поднимает рукава водолазки, нерешительно, будто раздевалась не перед врачом, а перед приговором. Женщина в белом халате осмотрела её руки, что-то резко сказала – по губам я прочёл:
“Так нельзя. Он издевается над тобой.”
Бриэль лишь опустила взгляд. Затем: “Не говори никому.”
Тишина. Только лёгкий шум вентиляции, да рябь на экране, когда одна из камер дёрнулась. Я наблюдал, как ей оказали помощь, а после она опустила рукава, поблагодарила и вышла – снова в своём панцире.
В 10:02 курьер занёс букет. Лилии. Конечно, лилии. Он, как всегда, «заглаживает» боль тем, что сам и сделал. Красивые цветы от гнилых рук. Бриэль приняла их, улыбнулась девушке, что занесла их, но в её глазах не дрогнуло ничего. Я видел эту пустоту. Эта женщина умеет быть невидимой в собственных чувствах.