– Да брось ты, – вдруг смутился Дементьев.

– Это не комплимент, это констатация факта. Как говорит современная молодёжь, вы – мой краш, – засмеялась она.

Он из вежливости улыбнулся. А спустя пару секунд почувствовал на шее под ухом ее дыхание, а затем и легкое, еле уловимое скольжение теплых губ. От этого закружилась голова, и кожу осыпало мурашками.

– Спасибо, Диана, – севшим голосом произнес он. – Но не надо.

Дементьев невольно огляделся, но никто на них не обращал внимания.

– Чего не надо? – подняла она на него небесно-голубые глаза, неожиданно пронзительные и молящие.

– Ничего не надо, – ответил он, убирая руки с её талии. И уже не глядя, бросил: – Извини. Мне пора.

12. 12.

После танца Дементьев почти сразу ушёл домой, ни с кем не прощаясь. Пока шагал к выходу через просторный банкетный зал, спиной чувствовал взгляд Дианы. И там, где недавно касались ее губы, тоже жгло. Хотелось стереть это ощущение.

Положа руку на сердце, «это» (Дементьев даже не мог подобрать подходящего слова тому, что сейчас произошло) не стало для него такой уж ошеломляющей неожиданностью. Смутно он и прежде чувствовал от Дианы что-то такое. Забытое, но знакомое.

Это ощущение бывало и раньше. Очень давно. В старших классах он тоже чувствовал от некоторых девчонок эту тайную влюбленность. Как назло – от тех, к которым он сам оставался равнодушен.

Особенно его изводила своей молчаливой любовью девчонка из параллельного класса, некрасивая и полненькая. Даже Климов её просек, хоть та ничего не делала, только смотрела вслед тоскливо. Но Стас вообще был наблюдательный. И вечно отпускал шуточки: «Дёма, гляди, вон твоя Жирная пошла», а то и вовсе что-нибудь в духе: «Да чё ты? Замути с Жирной. Зато сто пудов сразу даст».

И в универе ощущалось такое. Причем не от Дашки или Юльки, которые открыто на него вешались. А от той же Мышки. Хотя с ней вот – нет, не сразу понял. Она просто стригла в общаге всех, от девчонок до парней. Девчонкам еще и волосы красила, хотя сама почему-то ходила с одним и тем же невнятным хвостиком. Но других стригла хорошо. И он тоже как-то сунулся к ней с этим делом. Так Мышка в тот первый раз ему чуть ухо не откромсала. Тогда только он заметил, что у нее дрожали руки.

Сначала решил, что от страха или от вида крови. Она прикладывала смоченный перекисью платочек к порезу, суетилась, тряслась. Он решил её успокоить, мол, забей, ничего страшного, заживет. По-дружески приобнял, заглянул в глаза и как-то вдруг всё понял. Но, конечно, сделал вид, что ничего не заметил. Так проще. Правда, и Мышка потом приноровилась стричь без нервов, и никак своих чувств не выказывала. Но все равно Дементьев ощущал это её немое обожание и избегал оставаться с ней наедине.

С Дианой было иначе. Её чувства не угнетали, не вызывали конфуз, как раньше, а даже, наоборот, льстили. Красивая, ухоженная, умная. Кое-кто из коллег пытался за ней ухлестывать, а она смотрела только на него. Это было приятно, чего уж. Но только так, для глупого мужского самолюбия. Просто осознавать для себя «я еще кому-то нравлюсь, я еще могу…».

На деле же Дементьев сразу обозначил, что крепко и счастливо женат. Не раз при Диане тому же Славке или Николаю Сергеевичу, когда заходил разговор, ронял, что любит жену, что семья для него всё. И считал, этого достаточно, чтобы неловких моментов не возникало.

И тут вдруг это… И как теперь? Просто закрыть глаза, будто ничего не было? Хотя, по большому счету, ничего ведь и не было. Диана просто выпила лишнего. Завтра ей самой же станет стыдно, рассуждал он. Вот только для «ничего не было» он и сам слишком уж разволновался. И стыдно было как раз ему.