– Я понимаю…

– Нет, ты ничего не понимаешь! Ты просто привык, что все стерпят!

Острая боль пронзила верхнюю область груди. Захар резко остановился у обочины и, не дослушав претензии жены, сбросил звонок. Дыхание давалось с большим трудом.

«Этого еще не хватало», – пронеслось в его голове.

Захар закинул под язык таблетку и приоткрыл окно. Положил руки на руль, сжал его. А потом просто опустил голову и прижался лбом к холодному пластику.

Он просто задолбался.

По-настоящему. Глубоко. До костей.

Голова раскалывалась. Словно кто-то забыл выключить отбойный молоток в черепной коробке. Горло пересохло, рот словно слипся изнутри.

Степан открыл глаза. Потолок. Белый. Безмолвный. Безжизненный. Слишком яркий от утреннего света, что пробивался сквозь шторы. Он хотел отвернуться, но тело не слушалось.

Пахло перегаром, несвежим потом и чем-то кислым. Он пошевелился и понял, что лежит на диване в одежде. Куртка валялась рядом, на полу. Пустая бутылка – чуть дальше.

Он закрыл глаза. Не потому, что хотел спать. Потому что не хотел ничего вспоминать.

Но память была беспощадна.

Голос врача. «Мы сделали все возможное, но…»

Лицо Захара. Молчаливое. Тяжелое. «Расскажи мне».

Степа застонал. Придушенно, почти беззвучно. Внутри все сжалось. Было ощущение, будто сердце вытащили и оставили рядом, просто чтобы оно мучительно билось на виду.

Не выдержав пытки, он сел. Медленно, будто через вязкую воду. Мир пошатнулся. Пульс бухал в висках, как кувалда, по телу прошел озноб.

Похороны.

Мысль, как лед. Он сжал кулаки. Надо. Бумаги. Морг. Ритуальные. Цветы. Кто-то должен этим заниматься. А кто, если не он?

Степан поднялся и поплелся в ванную. С трудом умылся, смотря на свое отражение. В нем не было ничего. Только тень.

На кухне включил чайник. Молча. На автомате. Нашел кружку, на дне которой еще пахло мандариновым чаем. Ее кружка. Ее любимый сорт.

Налил кофе. Черный. Горький.

Сел у окна. За стеклом – обычный весенний день. Люди спешили, дети бежали в школу, пожилой мужчина с пакетом шел по тротуару. Машины, город, утро.

Степа смотрел на это, будто через аквариум. Все было рядом, но не имело к нему никакого отношения.

Вспомнилось, как они с Еленой сидели на этой кухне. Она ела мандарин, он пил кофе. Она что-то говорила. Он смотрел в окно. Не слушал.

Теперь стало слишком тихо. И слишком поздно.

Невольно вспомнилось их знакомство.

Ветер сдувал с тротуара первые опавшие листья. Степан тогда шел к травматологу – что-то с плечом после тяжелого выезда. Очередь была долгой, в коридоре шумно. Среди белых халатов мелькала она – тишина среди гвалта. Тонкая, в меру улыбчивая, аккуратная.

– Вам плохо? – спросила Елена, когда он немного поморщился, потирая руку.

– Да нет, ерунда, – отмахнулся Степан, но улыбнулся в ответ.

– Подождите, – она коснулась его плеча, – я принесу лед.

Так и началось. Лена оказалась медсестрой в этом центре. Подносила препараты, контролировала давление у стариков, вечно что-то записывала в блокнот, где каждый листок был аккуратно выровнен.

Через неделю Степан снова появился в медцентре. С плечом все было нормально, но он знал, что хочет увидеть ее. Он провожал ее после смены до остановки. Потом – до дома. Она жила с матерью в однушке, но всегда встречала его у лифта.

– Может, на чай? – однажды спросила Лена, как будто это был пустяк.

Он согласился. Не потому, что хотелось – просто не было причин отказываться. Он был один. Вечные смены, ночные выезды, никакой личной жизни. Лена была мягкой, ненавязчивой. Тихая, с теплыми руками. Такая, которую хочется обнять, потому что она не сопротивляется.