– Я… Я услышал крик… – неуверенно начал он, стараясь не смотреть в глаза женщине, вцепившейся в его ответ, как гончая в след. – Она звала на помощь, и я не мог её оставить. – Он чуть более твёрдо повторил, словно убеждая не только журналистов, но и самого себя в правдивости сказанного.

Толпа замерла в ожидании дальнейших подробностей, но Эрик снова замолчал. Секунды казались вечностью, пока он, почувствовав напряжение, поправил воротник рубашки и вытер мокрые ладони о брюки. Он знал, что стоит на грани – между героем и разоблачённым лжецом. Сказать что-то лишнее – и всё рухнет.

– Вы были в опасности? – прозвучал новый вопрос, откуда-то из задних рядов, от невидимого репортера, чей голос тонул в общей какофонии.

Эрик кивнул, хотя ответ звучал неуверенно даже в его собственных мыслях.

– Я просто сделал то, что должен был сделать, – добавил он, смотря вдаль, избегая прямого контакта глазами с толпой.

С каждым словом Эрику становилось противно. Он чувствовал, где-то там, в глубине души, что поступает словно вор, что присваивает себе чужую заслугу, чужую славу. Но эта мысль ему казалось находится где-то совсем далеко, и не должна доставлять ему неудобства. Через какое-то время он целиком и полностью был поглощен разговором с репортерами. Эрик все представил так, будто это действительно он спас ту девушку, и ни слова не упомянул о том черноволосом парне, который на самом деле спас девушку и самого Эрика рискуя собственной жизнью. Теперь этого парня не было рядом, и вся слава доставалась одному только Эрику. Репортерам не обязательно было знать, как все произошло на самом деле.

Спустя какое-то время, шум и хаос начали угасать. Репортеры, что недавно окружали Эрика, выискивая самые малейшие детали для своих сенсаций, разъехались, захватив с собой камеры, микрофоны и отснятые или записанные материалы. Суета схлынула так же стремительно, как и началась, оставив после себя ощущение опустошенности. Народ, еще недавно толпившийся у входа в филармонию, постепенно расходился, словно волны, разбивающиеся о берег. Скорая помощь развезла пострадавших, унося с собой боль, страх и тревогу, которые витали в воздухе. Всё замолкло.

Эрик остался один, стоя в полупустом фойе филармонии. Высокие стены здания, некогда величественные и торжественные, казались теперь холодными и безразличными, будто застыли в ожидании следующей драмы. Он взглянул на мраморный пол, по которому недавно суетились десятки ног, и поймал себя на мысли, что остался в одиночестве с собственными демонами. Шум в его голове не утихал – мысли роились хаотично, накатывая волнами то паники, то внезапного осознания. Он не мог заставить себя успокоиться, даже дыхание было прерывистым.

Только сейчас, когда последние вспышки камер погасли, и он снова остался один на один с собой, Эрик начал понимать, какой резонанс вызовет его поступок. Вспомнив все сказанное в интервью, его охватило странное чувство тревоги. В каждом его слове теперь чувствовались подтексты, о которых он даже не думал в тот момент. Образ героя, который он так старательно поддерживал, начал таять на глазах в его сознании.

Слава, которая несколько часов назад казалась ему прочной и заслуженной, теперь превращалась в нечто хрупкое, почти иллюзорное. Ему стало страшно. Страшно не потому, что общество может отвернуться, а потому, что все его усилия были направлены не на правду, а на поддержание лжи, от которой уже невозможно было отвертеться.

«Если люди узнают правду? То, что тогда» – думал он.

Но теперь уже было поздно думать об этом. Все что он сказал здесь репортерам теперь пойдет в новости на телевидение. Его узнают все в городе К.